Разбрызгивая грязь из-под копыт, опричная сотня царской стражи выезжала из ворот монастыря и мчалась вслед за своим властелином через разгромленный город, через каменный мост над седым дымящимся Волховом, где со дна, из-под свинцовой воды, еще всплывали распухшие человеческие трупы. Редко гудели колокола на уцелевших церквях. Поредевшие вороньи стаи — нечем стало питаться в ограбленном городе, где умерли все рынки, — сыпались черным горохом к окрестным лесам. Опять чавкало под ногами — зима началась и кончалась опостылевшей оттепелью. Шел великий пост.

Любили во Пскове колокола, звон их серебряный да стройный любили, потому и звонницы свои строили чудные, веселые — не как в иных русских местах, где каждый город тщился высотой своей колокольни превзойти иные города. Нет, во Пскове звонницы не высоки, но затейливы и напоминают собой скорее чудной инструмент какой, чем каланчу пожарную. Строили во Пскове много и добротно и все из камня — а как же иначе? Край-то ведь порубежный. За Печерами уже чужая земля, ливонцы, латиняне с железными крестами, что ни год зарятся на русскую землю, тут без крепостей не обойтись. Потому из дикого полевого камня, из валунов огромных сложены стены псковского детинца, и стоят эти пузатые башни века, словно воины в железных шлемах на берегах речки Великой. Славен край псковский и людьми. Из этой земли ведь вышла великая княгиня Ольга, что первая сплотила древнерусское государство и первой принесла веру христианскую на русскую землю. Псков рано отделился от своего богатого старшего брата — Господина Великого Новгорода и зажил своей жизнью. Но в лихие годы звали псковичи на помощь к себе и братьев новгородцев, и дальних суздальцев. И вот уже спешил на помощь к плененному меченосцами Пскову сам святой князь Александр Невский со своей переяславской дружиной и новгородским ополчением. И прежде чем разбить немцев на Чудском озере, он освободил Псков. И после не раз случались военные тревоги, потому Псков знал, что без всей русской земли ему не выстоять против иноплеменников, и рано, и по доброй воле вошла псковская вечевая республика в состав московского царства. По доброй воле приняли к себе псковичи посадников московских и покорны были воле великого князя московского и государя всея Руси. Когда начинал царь Иван Грозный воевать Ливонию, то Псков был надежной опорой и базой русских войск. Но не заладилась у царя эта война. Ливонцев-то разбили, а тут вмешались шведы и поляки с литовцами. Уходили русские ратники из ливонских земель, и Псков оставался последней твердыней, закрывавшей путь королевским польским жолнерам в глубь России. И уж не безумие ли черное охватило царя, что задумал он сам сокрушить эту твердыню, сам открыть путь иноземцам? Нет, тут был хитрый и дальновидный заговор многих западных сил, соединившихся вместе ради расчленения и окончательного покорения России. Известно, что первым советником у царя во время новгородского и псковского похода был хитрый и лукавый немчин Штаден. Он хорошо изучил подозрительный нрав царя, и не он ли подкинул под скорую царскую руку те изменные грамоты, в коих и Новгород и Псков будто бы предавались под власть литовского короля? Не он ли оклеветал иерархов православных Пимена и Корнилия, дабы сокрушил царь сам своей рукой Печерский монастырь возле Пскова — главный оплот православия на северных рубежах земли русской… Бог весть. Но замысел этот хитрый вполне удавался врагам России, и торопился уже царь со своим черным карательным войском из разоренного Новгорода ко Пскову, где призывно и тревожно на чудных узорных звонницах голосили колокола главной псковской святыни — Троицкого собора.

Снился блаженному Николке, что обитал в тесной и холодной каменной каморке, под самой Троицкой колокольней, чудной сон. Будто ребенок он еще и пасет коров на весеннем лугу. А хороши луга весной за Печерами — зелено все, холмы вокруг веселые, овражки между холмами, в овражках ручейки звенят. Весна… И вот идет по лугу к Николке навстречу чудной старичок — совсем седенький, горбатенький и в белой одежде. Думает Николка, что это инок из близкого монастыря, но почему он в белой, а не в черной одежде и простоволос. Чудно… Вот подходит старичок к Николке и крестит его по-православному — двоеперстным крестом. Значит, все-таки инок. Кланяется Николка божьему человеку, принимает его благословение. А старичок и говорит ему:

— Ступай, Николка, во Псков, там ныне беда великая, идет на город страшный прохожий человек. Силен он, и злобен, и лют. Всех людей он христианских бьет, старикам головы рубит, малых детишек в речке топит. Нету в людях силы ему воспротивиться. Один ты, Николка, можешь путь-дорогу прохожему этому из Пскова указать.

Удивляется Николка, как же он, малец, сможет страшному прохожему перечить, как путь ему укажет.

— Слаб я, святой отец, — говорит он старику, — да и мамка с батей не пустят меня во Псков, да и хозяйство у нас. Сам я не волен в себе, мамкин я и батькин.

А старичок этот вдруг положил ему руку на голову, по головке погладил да и слезами горючими залился.

— Нету, — говорит он, — у тебя, Николка, ныне ни батьки, ни мамки, всех латиняне мечами порубили, а оставшихся в церкву согнали и там сожгли. Ныне ты, Николка, ничей, а значит, Божий. Божий ты человек, Николка, и сил у тебя много… много, как у Отца нашего небесного!

В этом месте сна блаженный Николай проснулся и долго еще лежал на лавке, покрытой соломенной подстилкой, и все вспоминал убогим своим умом свою прошлую жизнь. Родом он точно был из Печер, и действительно убили у него иноземцы из ливонской земли всех родных. Тогда приютили его печерские монахи, но стали замечать в скором времени, что ребенок этот чудной. Мог он долго стоять и смотреть на солнце, и не слеп при этом, мог он брать голой рукой раскаленное железо, а боли не чувствовал и рука у него не горела. По зиме надевали на него теплую шубейку, а шубейку он скидывал и ходил в одной сорочке и не мерз. Речь мальчика этого была непонятной, невразумительной, и мог он иногда беспричинно смеяться, а иногда вдруг плакал неизвестно из-за чего. Поняли тогда монахи, что блаженным растет Николай, что не стать ему никогда ученым иноком, или покорным трудником, или тихим молитвенником перед Богом, а уготована ему другая стезя — стезя трудная, неблагодарная. Быть ему всегда ребенком уготовил Господь, дитем малым всю