Мсье Ахилл проводил ее взглядом и увидел, как она вошла внутрь. Не в силах стоять спокойно, он вылез из автомобиля и принялся ходить взад-вперед, силясь утихомирить забившееся сердце.

Колокола церкви прозвонили уже четыре часа пополудни, когда на паперти вновь появилась гувернантка. С глазами, блестевшими от возбуждения, она подбежала к мсье Ахиллу.

– Нашли то, что искали, мамзель Клеманс? – с дурным предчувствием поинтересовался он.

Она заговорила – слишком торопливо, сбиваясь на каждом слове:

– Храмовый сторож позволил мне посмотреть приходской список рождений и кончин. Там была запись о смерти Жанны Левассёр, была о ее родителях, но никакой записи об Изабель Валькур. На сей раз у меня есть доказательство, что она еще жива.

Клеманс встала перед ним и подбоченилась, выражение ее лица говорило само за себя.

– Почему вы мне солгали? Зачем было убеждать меня, что она умерла?

Мсье Ахилл почувствовал, как его охватывает панический страх.

– Я поклялся хранить тайну. Я предан этой семье!

– Кто хотел выдать ее за умершую? Зачем?

– Если я скажу вам, то и вы в свой черед должны дать мне клятву, что никому об этом не расскажете, а особенно мсье Тристану.

– Клянусь в этом, мсье Ахилл.

– Сядем в машину, там нам будет спокойнее.

Шофер распахнул дверцу и дождался, пока гувернантка усядется на пассажирском сиденье, потом сел за руль. Он испустил тяжелый вздох.

– Мамзель Изабель пережила нервное потрясение однажды вечером в тысяча девятьсот двенадцатом году, когда осталась одна в доме.

– Что с ней случилось?

– Этого никто так и не узнал. Она утратила всякое воспоминание о том вечере, и даже мамзель Жанне – уж ей-то! – и то не удалось ее разговорить.

– Где сейчас Изабель?

Он опустил голову.

– Ее поместили в клинику в Сен-Жан-де-Дьё.

Клеманс просто онемела. Психушка. Сумасшедший дом.

Бедный мсье Ахилл продолжал:

– Мамзель Жанна и слышать не хотела, чтобы ее сестру отправляли туда, но доктора говорили, что мамзель Изабель необходим ежедневный уход.

– Если Изабель Валькур упекли в дурдом, почему ее родители объявили, что она скончалась от менингита?

– Да ведь позор же, мамзель Клеманс. Мсье и мадам Валькур хотели защитить свою репутацию и честь их дочери. Они сперва-то хотели, чтоб все думали, будто она поехала учиться у урсулинок, в Квебек, но когда потеряли все надежды на выздоровление, то и подумали, что лучше уж для нее и для семьи объявить, что ее унес менингит.

– Чудовищно же! И ее сестра ничего не предпринимала, чтобы восстановить истину?

– Был очень тяжелый разговор. Я-то в саду работал, а окно кабинета мсье Валькура открыто было, и я все слышал. Мамзель Жанна совсем из себя вышла, говорила что-то такое: «Вы не имеете права так поступать».

Гувернантка почувствовала бесконечную грусть. Как можно было запереть невинную молодую девушку в психушке и потом объявить, что она умерла? Такой низости она не могла даже предположить.

– Везите меня в психушку.

– Мамзель Клеманс…

– Сколько всего от меня скрыли с тех пор, как я в этом доме! Я уже не знаю, чему верить. Я хочу поговорить с Изабель Валькур, я хочу выяснить, у кого нет совести…

LVI

Клеманс смотрела на бесконечно длинное здание с сотнями окон, светившихся, как кошачьи глаза. Оно походило на город в городе. Ей не под силу было даже вообразить, как столько умалишенных позволяют держать себя взаперти в этом месте.

Внутри гувернантку ошеломили лабиринты коридоров, по которым сновали туда-сюда белые халаты. Вездесущий запах моющих средств здесь смешивался с запахом человеческой тоски. Спросив о пациентке по имени Изабель Валькур, она поднялась по лестнице на третий этаж, потом вышла в холл и остановилась у запертой двери, на которой висела скромная латунная табличка с выгравированным на ней именем сестры Жанны. Она постучала. Дверь открыла монахиня.

– Добрый день. Это палата Изабель Валькур? – спросила она.

– Вы родственница?

– Я новая гувернантка ее племянника. Хочу узнать о ней для него.

Сестра Ивонна заколебалась.

– Доктор Левассёр запретил любые посещения.

Этот приказ вызвал у Клеманс неподдельное негодование. Однако она решила вести себя дипломатичнее:

– Прошу вас. Я не пробуду там долго, – настаивала она.

Монахиня окинула изучающим взором молодую женщину и нашла ее вид приемлемым.

– Вот уж двадцать лет эта несчастная дама здесь. Я уже работала, когда ее сюда определили. Она такая молодая была, хрупкая как птичка. Иногда у нее случаются припадки, но я тут же прибегаю и даю ей лекарства. Ей надлежит вести себя спокойненько. Если вдруг начнет буйствовать, сбегайте за мной, я сегодня дежурная по этажу до ужина.

Монахиня закрыла дверь. Клеманс сделала по комнате несколько шагов. Все кругом белое – стены, покрывало на кровати, салфетки, развешанные в ряд над краном раковины, кружевные занавески, абажур лампы, столик у изголовья постели. Женщина, одетая в бесформенную робу, стояла у умывальника и полоскала рот. Клеманс так и осталась стоять, не зная, что делать.

Женщина отошла и села в потертое кресло. Взгляд ее был неопределенным, безразличным, под глазами лежали фиолетовые тени, как будто она уже не жила в своем теле, и все-таки, несмотря на много лет, проведенных здесь взаперти, ее честное лицо волновало своей красотой.

Клеманс шагнула прямо к ней.

– Здравствуйте.

Пациентка не ответила. Клеманс начала сначала:

– Меня зовут Клеманс Дешан. Я новая гувернантка Тристана, сына вашей сестры Жанны.

Клеманс почудилось, что в темном взгляде женщины вдруг вспыхнула искорка, но она тут же погасла, как огонек светлячка мгновенно исчезает во мраке.

– Доктор Левассёр нанял меня, чтобы заниматься с вашим племянником.

При упоминании о докторе Левассёре плечи женщины слегка сжались. Возможно, это была непроизвольная судорога.

– Мсье Тристан обворожителен, – продолжала Клеманс. – Это очень умный мальчик, с прекрасно развитой чувствительностью. И блещет по всем предметам, особенно в сочинениях по-французски.

Пациентка по-прежнему безмолвствовала, но закрыла глаза и откинулась головой на спинку кресла. Клеманс с надеждой поглядела на нее: было все-таки вполне вероятно, что несчастная понимала смысл услышанного, но не могла выразить его словами. Она стала смелее:

– Я беспокоюсь за него. Иногда он встает среди ночи, его мучают видения его матери. Потом он ничего этого не помнит. У меня ощущение, что он был свидетелем чего-то этакого, очень важного, что связано со смертью мадам Левассёр.

Женщина подняла голову и посмотрела на Клеманс. Ее взгляд был ясным и осмысленным, без малейших признаков оцепенения или робости.

– Могу ли я довериться вам?

– Разумеется.

– Это я – Жанна Левассёр.

Часть пятая

Мадам Августа

LVII

Мадам Августа, неся поднос с едой, шагнула на лестницу. Обычно