Миссис Дайер позволила эмоциям взять над собой верх, и я не могла ее за это осуждать. Но в своем возмущении она заходила чересчур далеко.

– Я не оружие, – тихо сказала я ей. – Я уже говорила вам, что не стану травить Лилит. Хотя, я полагаю, вы уже нашли для этой цели кого‑то другого.

Она холодно посмотрела на меня. От такого ее взгляда я пришла в смятение.

– Я не прошу тебя причинять ей вред физически. Мне хочется сломить ее дух. Сделать ее столь же несчастной, какой она сделала меня.

В гневных размышлениях я опустила глаза. Передо мной не должно было стоять такого выбора. Меня уже тошнило от рассуждений миссис Дайер, будто всему виной была одна только Лилит, а шеф вовсе не изъявлял своей воли к участию.

– Если ты сделаешь это для меня, – миссис Дайер заговорила медленно сладким, как мед, голоском, – ты никогда об этом не пожалеешь. Я устрою Доркас собственный магазин. Найму преподавателя для Филипа, чтобы приходил прямо сюда, когда мальчик не на фабрике. Вы не будете ни в чем нуждаться. Ты окажешь семье огромную услугу.

Она знала мою слабость. Ради них я была готова пойти на унижение. Сделать все что угодно, только бы Доркас, Филип и Берти не пришлось жить в нищете, в которой в их годы жила я.

В конце концов, миссис Дайер была вольна сохранить мне работу, оставить жить в этом элегантном доме или полностью отвергнуть. Лилит не могла мне предложить ничего.

– Если я возьмусь за это, – осторожно ответила я, – это будет в последний раз. Больше никаких выходок, никаких уловок. У меня нет повода причинять вред Лилит. Она не сделала мне ничего плохого.

Тогда миссис Дайер мне улыбнулась, но в этой улыбке сквозило что‑то фальшивое и ужасное.

– Не совершай ошибок, Дженнифер. Ты не сможешь быть другом и мне и Лилит. Либо одно, либо другое. Ты должна выбрать одну из нас. Ты девушка неглупая. Я верю, что ты примешь верное решение.

Глава 21

Лилит снова покоряла зрителя. Но ее успех в роли герцогини вызывал совсем иные чувства. Вместо леди Макбет, на которую было жутко смотреть, она перевоплощалась в персонажа, трогающего сердце. Мое отношение к ней смягчилось благодаря ее героине, и я ничего не могла с собой поделать.

И это еще более осложняло мою задачу.

Она пришла переодеться в последний костюм. Предстояла одна прощальная сцена с Антонио, а затем герцогиню должны были лишить свободы, истязать и в конце концов убить. Конечно же, мы сделали так, что она умирала в белом, но нижняя юбка ярко алела в знак мученичества. Никаких рюшей и воротника, чтобы публика видела жестокую петлю, затягивающуюся вокруг ее белой шеи.

Пока я работала, Лилит не разговаривала, по крайней мере со мной. Ее внимание было всецело приковано к часам Мельпомены. Она, как одержимая, следила за ходом стрелок и шептала: «Я все еще герцогиня Амальфи».

И подобно герцогине, она будет предана. Итог был прост. Я должна была обернуться предательницей либо по отношению к Лилит, актрисе, с которой была знакома всего несколько месяцев, либо по отношению ко всем своим родным. Лучше ранить одного, чем уничтожить троих. Мой разум это принял. Но не сердце.

В дверь постучали. У меня внутри все опустилось, когда мальчик объявил имя Лилит.

– Ни пуха ни пера! – вдруг сказала я.

Она одарила меня царственной полуулыбкой и вышла из гримерной, забрав с собой часы.

В кои‑то веки отсутствие часов не разрядило гнетущей атмосферы. Меня сильно смущало, что зеркало до сих пор не починили, а вонь продолжала распространяться, несмотря на цветы. Пока я приводила в порядок коробочку с гримом и убирала гребни, Эвридика лизала лапу. Откладывать свою ужасную задачу я больше не могла.

Вздохнув, я вышла из гримерной и направилась во двор. В это вечернее время там было тихо, и у стен театра слышались только доносившиеся с улицы привычные звуки колес и цокающих копыт. На булыжниках блестел иней. Дыхание вырывалось изо рта, словно дым. Я сунула руку под старый сломанный рояль. Ведро, прикрытое сверху тряпкой, было там, как и обещала миссис Дайер. Из-за роившихся теней казалось, будто под тряпкой что‑то извивается и дергается. Даже здесь, на холодном ночном воздухе исходящий от содержимого ведра едкий кислый запах вызывал у меня рвотные позывы. Как только такая леди, как миссис Дайер, могла придумать такой отвратительный план?

Однако продумала она не все. Обуреваемая злостью и обидой, она не задумалась над тем, что будет, если меня кто‑нибудь увидит. Как и в тот вечер, когда у Лилит была вызвана реакция на кошек, ее нигде не было видно. Убирать устроенный беспорядок она всегда предоставляла мне.

Зайдя обратно в театр, я мысленно составила список тех, кто возненавидит меня после сегодняшнего вечера. Лилит, само собой. И миссис Неттлз никогда не простит мне порчу костюма. А при мысли о реакции Оскара я почувствовала опустошение. Я выставлю себя истинной сестрой Грега – еще одной негодяйкой.

Работу я бы не потеряла – миссис Дайер мне обещала. Но с пристальными взглядами и перешептыванием среди персонала она бы ничего поделать не смогла.

Никто не задавал мне вопросов, когда я прошла за сцену и с трудом начала взбираться по лестнице вместе с вонючим ведром, ручка которого впивалась в мою согнутую в локте руку. Все были так сосредоточены на пьесе, что едва ли меня заметили.

Под покровом темноты мостик казался значительно выше, чем в тот день, когда мы шли по нему с Оскаром. Охваченная дрожью, я шагнула на доски. Они скрипнули под моим весом. Механики сцены работали на колосниковой решетке напротив будки суфлера и не подозревали о моем присутствии. Так почему же у меня было чувство, что за мной наблюдают?

Скоро должна была появиться герцогиня, увидеть гроб и, обманутая, поцеловать руку покойника. У меня оставалось совсем мало времени на то, чтобы перейти мостик и добраться до нужного места, пока не погаснет свет.

Ведро мешало идти быстро. Я боролась с желанием посмотреть вниз, отгоняя воспоминания о падении Сайласа. Доски подо мной будто двигались, раскачиваясь от ветра.

– Поцеловать вам хочет руку, тем самым с вами примирясь, но посмотреть на вас не смеет, не нарушив клятвы.

Уже совсем скоро. До меня донесся голос Лилит, звучавший на большем отдалении, чем я ожидала.

– Как ему угодно. Принесите свечи.

Зал поглотила кромешная тьма. Публика ахнула и