за наличные в магазинчике при больнице, а мама съездила ко мне домой и забрала машинку, ноутбук и портативный сканер – мой издатель предпочитал электронные страницы отпечатанным. Она принесла все это в больницу и ни разу не спросила, зачем мне это понадобилось. Миллисент Риверс сделала бы для меня что угодно, не требуя никаких объяснений. С тех пор как мне исполнилось семь, мы с ней всегда имели непредсказуемые отношения, но при этом были готовы помогать друг другу в любых обстоятельствах. В основе нашей безмолвной связи матери и дочери была самая простая вещь – доверие. Я внезапно ощутила, как мне ее не хватает. Но я увижу ее снова, я ведь не буду прятаться вечно. Надеюсь.

Фрэнсис обернулся и протянул мне дымящуюся кружку с изображением улыбающейся лягушки. Сам он сел за стол, однако себе кофе не налил.

– А вы из этих мест? – спросила я.

– Да, мы тут родились и выросли. Отец приехал сюда в поисках золота. Ничего не нашел, но с самолетом хорошо управлялся. Теперь Хэнк летает, а я за диспетчера. У нас есть еще самолеты, но немного.

– Большие?

– Есть и побольше, – рассмеялся Хэнк. – На восемь мест. Но маленькие все время туда-сюда летают. Кроме как на пароме, к нам больше не добраться, а он ходит раз в неделю зимой и три раза летом.

– Сюда можно попасть по воде? – В процессе своих торопливых поисков я эту информацию не нашла.

– Да, из Джуно ходит паром. Круизные лайнеры тоже проплывают, но здесь не останавливаются. Большую часть года никто не приезжает и не уезжает – из-за погоды.

Я была рада, что хоть тут хорошо подготовилась и доступ к этому месту действительно был ограничен хотя бы на какую-то часть года.

– Это хорошо.

– А вы привыкли жить вдали от цивилизации?

– Нет, я прожила всю жизнь в Денвере, Колорадо. Это мое первое… путешествие.

Это снова была ложь. Я родилась в Милтоне, маленьком городке в местечке Озарк штата Миссури, а потом, когда мои книги стали хорошо продаваться, переехала в Сент-Луис. Ни тот, ни другой ничем не напоминали Денвер. Оно и к лучшему.

Фрэнсис нахмурился и прикусил губу:

– Понятно. Ну, со временем вы привыкнете, и, надеюсь, это ненадолго.

– Но я очень хочу здесь остаться.

Он коротко и сочувственно мне улыбнулся.

– Ладно, может, вам действительно на пользу пойдет. – Он наклонился ко мне, уперев локти в колени. – Что, убили кого-то?

– Нет! – Кружка с кофе, которую я пристроила на колене, опасно дернулась. – Я просто хотела уехать.

Фрэнсис кивнул так, словно понимал больше, чем я пыталась сказать.

– Но вы ведь направляетесь в «Бенедикт-хаус», вот я и подумал… К нам давно не приезжали осужденные за убийство, да и то было самозащитой. Сейчас все неопасные, да и большая часть из Анкориджа.

– Я… боюсь, я не понимаю. Убийцы в «Бенедикт-хаусе»?

Фрэнсис посмотрел на меня долгим взглядом, а потом потер подбородок, совсем как его брат.

– Дела-а-а! Это все Виола, черт бы ее побрал, она вам не сказала, да? Взяла деньги – и молчок! Ее предупреждали, чтобы не вела себя так, но жадность… Господи, боюсь, произошло недоразумение.

Пазл начал складываться, но я все же надеялась, что где-то допустила ошибку. Мне нужно было услышать правду своими ушами.

– Пожалуйста, скажите, что на самом деле в «Бенедикт-хаусе»?

– Это реабилитационный центр[2]. Для бывших преступников. Правда, там только женщины.

– Не уверена, что это спасает ситуацию. – Я на секунду задумалась. – Хотя, наверное, все же да. Но я не хочу жить в реабилитационном центре. Постараюсь найти другое место.

– Есть пара местечек. Несколько летних домиков и хижин. Но сейчас июнь и большая часть уже занята. Здесь отличные места для рыбалки, люди приезжают сплавляться, на китов смотреть, опять же Глейшер-Бей совсем рядом. – Он кивнул своим мыслям. – Не уверен, что вам удастся быстро что-то найти. Обычные люди тоже иногда останавливались в «Бенедикт-хаусе», и обходилось без происшествий, но, как правило, всего на пару ночей, потому что больше нигде мест не было. На сколько вы сняли комнату?

Я с трудом подавила саркастический смешок. Какая ирония: меня, жертву преступления (еще три недели назад я себя в такой роли и представить не могла), перепутали с преступницей, пусть и не «особо опасной». Я вспомнила о своих друзьях и бывших коллегах из полицейского отдела Милтона. Пока мои книги не стали популярными, я работала там секретарем, выполняя роль диспетчера и, в редких случаях, помогала с расчетами. Представляю, как бы они хохотали. В другое время я была бы в восторге от идеи исследовать жизнь в реабилитационном центре для книги, но не после того, что случилось.

– Я рассчитывала на два месяца.

Фрэнсис улыбнулся, на этот раз с еще большим сочувствием:

– Ну, надеюсь, за это время что-нибудь освободится.

– Прекрасно.

Единственным, кто знал, где я нахожусь, была детектив Мэйджорс, которая вела мое дело. Она клятвенно обещала найти Леви Брукса и упрятать за решетку, обещала, что будет держать в тайне информацию о том, куда я сбежала. Именно она привезла меня в аэропорт из больницы, хоть и была против моей самовольной выписки. Мой план, придуманный там же, ее удивил: я восстанавливалась после операции на мозге из-за гематомы, а также после многочисленных порезов, синяков и ссадин. Их я получила, выпрыгнув из фургона Брукса, когда представился ненадежный и крохотный шанс. По крайней мере, именно так я все помнила, хоть и не была на сто процентов уверена, что помню все в верном порядке.

И я действительно забронировала номер, связавшись с женщиной по имени Виола. Использовала предоплаченную кредитку, купленную все в том же магазинчике при больнице, а звонила с чужого стационарного телефона через коммутатор. Сообщники мне были не нужны: даже Леви Брукс считал, что мое настоящее имя – Элизабет Фэйрчайлд, а не Бет Риверс. Этот псевдоним придумала моя мама. Когда десять лет назад я отдала в издательство свою первую книгу, мама не хотела, чтобы писательская карьера мешала моей основной работе секретарем (к тому времени я работала в полиции уже четыре года). Она посчитала, что это позволит мне отделить мою повседневную жизнь от той популярности, которая может на меня свалиться, если книги станут успешными. И оказалась права.

Но никто из нас не мог предположить, что в моей жизни появится кто-то вроде Леви Брукса и все разрушит.

У мамы была и своя причина уговорить меня взять псевдоним. Когда мне было семь, пропал мой отец, и ее жизнь перевернулась с ног