– И вы считаете, это что-то проясняет?

– Я знаю, что проясняет. Вот послушайте! А? Да? В чем дело?

Раздался стук в дверь, и вошел сержант Беттс.

– Только что закончили, сэр, – доложил он Хэдли. – И ровным счетом ничего. Я обшарил все комнаты, все шкафы, все щели и крысиные норы в этом крыле – нигде нет никакой униформы.

Глава одиннадцатая

По законам беллетристики

Зимний вечер, когда ты сидишь за сервированным столом, в кармане у тебя есть деньги, а на розовые отсветы огня на снегу любуешься из окна, можно считать самым лучшим временем для споров. Кристофер Кент, входя в семь часов в ресторан «Эпикурейцы» на Лайл-стрит, предвкушал все вышеперечисленное. День выдался длинный, хотя лично для него он начался, только когда Хэдли с доктором Феллом закончили задавать вопросы в отеле «Королевский багрянец».

Самым важным делом было подтвердить собственное алиби на прошедшую ночь и обналичить чек, чтобы снова всплыть на поверхность. Первое оказалось нетрудно, второе позволило ему проявить неслыханную щедрость по отношению к завсегдатаям кофейного ларька, клятвенно это алиби подтвердившим, и выкупить чемодан у домовладелицы с Коммершл-стрит в Ист-Энде. Когда к алиби не осталось никаких вопросов, суперинтендант Хэдли подобрел и сделался почти разговорчивым. Кент впитывал в себя факты, факты и факты. И сам испытывал удивление по этому поводу: раньше факты никогда его особенно не заботили. Однако, расслабившись под руками парикмахера и проведя изумительный час в парных турецких бань на Империал-стрит, он начал упорядочивать свои открытия, мысленно составляя список.

1. Слово, написанное красными чернилами на табличке «Не беспокоить», которое выглядело настолько многообещающей уликой, обернулось ничем. Оно было написано печатными буквами вперемежку с прописными, и считать его образцом почерка было невозможно – как и установить того, кто писал.

2. Два набора отпечатков пальцев, обнаруженные в номере, принадлежали ему и Дженни. Поскольку номер был вымыт и вычищен горничной прямо перед приездом Дженни, старых отпечатков, поддающихся идентификации, не осталось. Рейберн, очевидно случайно в первый раз и намеренно – во второй, вовсе не оставил отпечатков.

3. Было доказано, что Рейберн разговаривал по телефону с полуночи до трех минут первого. Хэдли, дотошный до крайности, усадил полдюжины человек беседовать с Биллингсом, ночным портье, по телефону, и Биллингс сразу же узнал по голосу Рейберна.

4. С часами в коридоре все было в полном порядке: ни малейшей возможности как-то исказить их показания. Все часы были электрическими, и защитное стекло с них не снималось, все они были поставлены по гринвичскому времени с одного общего пульта. Если Дэн видел человека в униформе под дверью Дженни в две минуты первого, значит было ровно две минуты первого, и никаких вариантов.

5. Насколько было возможно установить, из вещей Дженни ничего не пропало. Мелитта Рипер все осмотрела и заявила, что совершенно в этом уверена. В дорожном сундуке Дженни лежало несколько недурных украшений, а в ее сумочке – тридцать фунтов банкнотами и дорожные чеки еще на четыреста фунтов, выписанные в банке «Капитал каунтиз». Однако в сумочке не оказалось ни единой мелкой монеты.

6. Стопка маленьких, согнутых пополам карточек с номерами комнат каждого постояльца действительно нашлась у Дэна. Он не смог вспомнить, была ли среди них карточка с номером 707, потому что он на них даже не посмотрел. Но он подтвердил слова Мелитты, что положил карточки на бюро в их спальне.

7. Подробный опрос всех, кто представлял интерес, с особым упором на то, где они находились в две минуты первого, принес следующие результаты: сэр Гайлс Гэй читал в постели; Мелитта Рипер принимала ванну в ванной комнате их общего с мужем номера; Франсин Форбс «занималась прической» у себя. Рейберн и Дэн обо всем отчитались ранее. Алиби Кеннета Хардвика, управляющего отелем, которого допросили вместе с остальными, тоже подтвердилось: от полуночи до десяти минут первого он был в своих апартаментах, согласовывал меню на завтра со старшим официантом обеденного зала «Королевского багрянца».

Вот такими были факты, и Кристофер Кент перетасовывал их, словно собираясь сочинять роман. Чтобы быть поближе к остальной компании, он занял последний свободный номер в крыле А, продолжая задаваться некоторыми вопросами. На вечер он пригласил Франсин, доктора Фелла и Хэдли поужинать вместе. Хэдли (как и всегда) задерживался в Скотленд-Ярде, зато доктор Фелл с радостью принял приглашение, Франсин тоже, хотя и после некоторых раздумий.

Когда Кент в семь вечера вошел в «Эпикурейцев», оказалось, что Франсин уже дожидается его. Она выглядела совсем одинокой в этой толпе, и он внезапно ощутил желание ее защитить. Они уселись у задернутого шторами окна, разделенные лампой под желтым абажуром, и он заказал коктейли, однако, вместо того чтобы воспользоваться этой романтической атмосферой, он произнес:

– Итак? – что было явной ошибкой.

– Что «итак»? – тут же завелась она и отставила свой бокал.

Он ничего не имел в виду, просто неуклюже начал разговор, а это всегда давалось ему нелегко. И он признался в этом.

– Послушай, что у нас с тобой не так? – произнес он с некоторым отчаянием. – Я же не злейший твой враг, честное слово. Я не пытаюсь тебя как-то обмануть или подставить. Однако…

Выдержав паузу, она проговорила задумчиво:

– Ах, Крис, если бы только ты не был таким чертовски нетерпимым!

Он тоже отставил бокал, едва не опрокинув его.

– Нетерпимым? Я?

– Слышал бы ты себя, когда это произносишь, – отозвалась Франсин и вдруг развеселилась. – Да брось, давай посмотрим фактам в лицо. Ты считаешь, что быть нетерпимым означает преследовать кого-то по моральным или религиозным причинам или же недолюбливать малообразованных и небогатых и все в таком духе. Но это не так. Не так! – повторила она с нажимом. – Это означает, что ты просто двигаешься по накатанной колее и вообще не обращаешь внимания ни на что за пределами своего круга. Ты терпим к чужой морали, потому что находишь оправдание большинству аморальных поступков; ты терпим к религиям, потому что сам не исповедуешь никакой религии; ты терпим к малообразованным людям, потому что сам любишь истории о Диком Западе, джазовую музыку и карусели. Однако если что-то не входит в круг твоих интересов, например нести в мир настоящее добро… ладно, не буду об этом, возьму для примера что-нибудь близкое тебе. Например, труды некоторых великих писателей, чьи убеждения ты не разделяешь, – тогда ты просто обходишь их молчанием, словно они недостойны твоего внимания. Тьфу! А твое представление о щедрости сводится к тому, чтобы просто сорить деньгами налево и направо, и ничего больше.

– Прости, – произнес он. – Неужели так и есть? Ну ладно. Честное слово, если тебе этого так хочется, я