Моя дорогая Жанна,

Если я позволяю себе писать вам, то лишь дабы вы простили мне мою несговорчивость, проявленную во время нашей последней встречи. Любовь, которую я чувствую к вам, так сильна, что мне трудно было перенести перспективу делить вас с кем-то еще, в данном случае с вашей сестрой.

Но я слишком дорожу вами, чтобы не принести публичные извинения.

От одного из коллег я узнал, что сестра ваша была помещена в Сен-Жан-де-Дьё. Я нисколько не сержусь на вас за то, что в нашу последнюю встречу вы не открыли мне истину. О заведениях подобного рода, к сожалению, ходит слишком много предрассудков. Я знаю вашу глубочайшую привязанность к сестре и был очень взволнован такой печальной новостью. Если это может послужить источником для утешения, то я слышал только хвалебные отзывы о Сен-Жан-де-Дьё. Уверен, что ваша сестра вернет себе здоровье. И тогда мы смогли бы взять ее к себе, если, конечно, вы все еще думаете о моем предложении бракосочетания.

Мне остается еще погасить несколько кредитов и сдать последние экзамены, чтобы получить лицензию, но мои отметки по-прежнему отличные, и я надеюсь преуспеть. А уж имея диплом врача, я смогу открыть кабинет и принимать там своих первых пациентов. И предложу вам весь семейный уют, какого вы заслуживаете.

В настоящее время я поглощен занятиями патологической анатомией у доктора Эжена Латрея, начальника отделения, замечательного преподавателя.

Но – довольно болтовни! Больше я не хочу докучать вам. Знайте только, что мои чувства к вам не изменились. Я люблю вас так же сильно, как в день нашей первой встречи.

Верный и преданный вам

Шарль

Жанна, смущенная и оробевшая, сложила письмо. Шарль узнал, что Изабель в психиатрической больнице, и казался уверенным, что она выздоровеет. Он не упрекал ее за то, что она солгала ему. Она была уверена: чтобы принести извинения, ему пришлось наступить на свою гордыню, и его постоянство свидетельствовало об искренности его чувств. Готовность принять ее сестру, если они все-таки поженятся, говорила о его прямодушии, но оставалось сомнение, причину которого ей никак не удавалось осознать. Она снова внимательно перечитала послание и все-таки решила, что упрекнуть его не в чем.

Вернув листок бумаги в конверт и спрятав его в ящичек секретера, Жанна тщательно прихорошилась, потом спустилась на первый этаж. По звону кастрюль она поняла, что мадам Августа занята на кухне. Дверь отцовского кабинета была закрыта; это значило – он работает. Напольные часы пробили десять раз. У нее хватит времени осуществить свой план до того, как мадам Августа прозвонит в колокольчик, созывая к обеду.

Жанна ускорила шаг, вышла в коридор. Справочник городских телефонных номеров лежал на этажерке. Она перелистала его и нашла адрес, который искала, потом надела пальто, взяла шляпку и перчатки и вышла, облегченно вздохнув: никто не попался ей навстречу. На сей раз ей хотелось сохранить свою поездку в тайне.

XXXVIII

На улице ленты тумана обвивали ветви деревьев, как саваны. На пожухлой траве газона темнели пятна талого снега. Жанна подняла воротник пальто и направилась к гаражу. Ей повезло – мсье Ахилл возился внутри, заканчивая менять масло. Едва завидев молодую женщину, он поспешил вытереть испачканные в смазке руки о висевшую на крючке тряпку. У него просто вся грудь раздулась от радости, когда он заметил, что Жанна выглядит почти счастливой.

– Мсье Ахилл, не могли бы вы отвезти меня на факультет медицины Монреальского университета?

Ему даже на мгновенье не пришло в голову спросить, зачем бы ей наносить визит в такое местечко.

– А это где?

– В Латинском квартале, улица Сен-Дени. Очень прошу вас, не говорите об этом родителям.

Он уж хотел было что-то возразить, но умоляющий взор Жанны победил всю его щепетильность.

– Поедемте, пока я не передумал.

* * *

Распахнув дверцу «форда», мсье Ахилл помог девушке выйти.

– Я ненадолго.

Жанна поднялась по ступенькам каменного портика, окруженного аркадами, которые поддерживали тонкие дорические колонны. Войдя внутрь здания, она оробела – под высоченным потолком туда-сюда сновали студенты и преподаватели, в широком зале резонировало эхо множества голосов. Она обратилась к человеку лет пятидесяти, усатому, в роговых очках с толстыми стеклами и белой рабочей блузе, – у него, как ей подумалось, вид лаборанта.

– Простите, мсье, могли бы вы показать мне, где отделение патологоанатомии?

Он посмотрел на нее с подозрением.

– Место не слишком подходящее для молодой женщины.

Она не отступила:

– Мне нужен класс доктора Эжена Латрея, начальника отделения.

Услышав фамилию знаменитого профессора, мужик скорчил скептическую мину:

– Да вы никак обучаетесь у доктора Латрея?

– У меня встреча с одним из его студентов.

По его лицу пробежала снисходительная усмешка.

– А! Понимаю! Вы подружка! Класс доктора Латрея на втором этаже, но, полагаю, его ученики сейчас заняты практической анатомией в зале патологий, это в подвале. Ну, побольше отваги вам, – добавил он с иронией и исчез.

Жанна отыскала лестницу из цемента, ведущую в подвал. Презрительная манера ее собеседника поначалу скорее удивила ее, чем вызвала раздражение. Всю жизнь она прожила в каком-то пузыре, где родители всячески подбадривали ее порывы, в атмосфере, исполненной доброжелательности, где правила соблюдались не слишком усердно, а их нарушения никогда не влекли за собою строгих наказаний. Столь необычное воспитание долго хранило ее от внешнего мира, но сейчас ей приходилось сталкиваться лицом к лицу с враждебностью, к которой она не привыкла.

Толкнув тяжеленную дверь, она оказалась в коридоре с зеленоватыми стенами. Не зная, где лаборатория, она свернула направо, подумав, что всегда сможет вернуться, если окажется, что ошиблась. Наконец она оказалась перед другой дверью, на которой висела медная табличка с гравировкой: «Зал патологий». Несколько раз постучав и убедившись, что ответа нет, она решилась и вошла.

Ничто не предвещало той ужасной картины, которая ожидала ее. Металлические кровати с распростертыми на них бесформенными фигурами, закутанными в простыни, стояли в ряд по обе стороны огромного помещения, стены которого были залиты нестерпимо желтым сиянием потолочных ламп. Пятнадцать студентов в белых рабочих халатах толпились вокруг металлического стола, стоявшего в центре. Какой-то мужчина, чья сверкающая лысина так и отливала сине-зеленым блеском, весь в белых, но залитых кровью одеждах, держал в руке скальпель. Склонившись над тощим и посиневшим трупом старика, он заканчивал резать его грудь – после продольного разреза делал еще два поперечных. Миазмы формалина и дезинфицирующего средства смешивались с запахом разлагающейся плоти.

Жанну сразил приступ подступившей тошноты,