1783 году был издан закон о захоронениях в церкви. Священник церкви святого Иакова Франческо Контри понял этот закон неправильно, в результате чего могила Боккаччо была безжалостно уничтожена, плита и бюст разбиты. Именно поэтому мы и не имеем достоверных изображений знаменитого писателя. По свидетельствам очевидцев, вместе с костями Боккаччо был вынут и металлический цилиндр, в котором хранилось несколько пергаментных рукописей. Что с ними стало, никто не знает, зато старуха экономка Франческо Контри уверяла, что он хранил у себя и показывал друзьям череп автора «Декамерона». А эту книгу читают уже свыше пятисот лет! Так вот к чему я об этом рассказываю… тебе, кстати, интересно слушать?

— Да, конечно. Давай сядем.

Они дошли уже до берега реки и теперь сели на скамейку прямо под высокими соснами.

— Я просто подумал, что для обычных, заурядных людей самый очевидный способ представить свое посмертное существование — это пышные похороны, гранитные памятники и могилы, как можно более мило оформленные. Недаром в общественном сознании могила — это не место захоронения черепов, а какое-то местонахождение человека! Не кучка праха, в котором не отличить гения от болвана, но место обитания того человека, которого мы знали и к которому теперь можно приходить почти так же, как раньше ходили в гости. Как это глупо! — Андрей поморщился и полез в карман за сигаретами.

— Почему?

— Да потому, что бессмертие — это вечное стремление нашего трепетного «я» избежать своей участи, это стремление огонька гаснущей свечи остаться существовать и после того, как фитиль выгорел до конца. Так неужели самый простой путь к бессмертию — это могила? Не исчезнуть из памяти поколений или хотя бы с лица земли самого скромного погоста — вот что заботит нас, но какая же это детская забота! Понимаешь, Анжела, ведь мы — это наше идеальное «я», неуловимое и невоспроизводимое, самая уникальная вещь на свете. Наше сознание — это постоянный идеальный процесс, и он гаснет с разрушением мозга. Утрачивая этот процесс, зачем заботиться о жалких материальных остатках того, что когда-то ему служило? Можно похоронить ноги, но весь трагизм в исчезновении ходьбы! Нет, смерть не так страшна, как думают «друзья и близкие», глядя в разверзнутую могилу, она гораздо страшнее в своей полной безнадежности. Но почему так глубоко сидит в нас нелепый страх остаться без могилы и раствориться в толпе давно ушедших поколений, не оставив о себе никакого напоминания? Все мы немного Геростраты, ибо больше всего боимся забвения. Слишком мало мы знаем о собственных идеальных душах, если думаем хоть как-то продлить их существование с помощью остатков наших тел. Вообще люди делятся на тех, кто помнит о смерти, и тех, кто о ней забывает. Впрочем, черепа одних невозможно будет отличить от черепов других… Так что, господа, не жалейте своих черепов для украшения интерьеров зданий! — Высказав этот ироничный призыв, Андрей замолчал и задумался.

— Ты знаешь, и я ведь тоже думала о чем-то подобном, — после минутной паузы заговорила Анжела. — Знаешь, мне кажется, что мой единственный талант — это настолько четкое осознание своего «я», что это просто невозможно передать словами. Я даже засыпаю с большим трудом, потому что постоянно думаю о том, что «я» — это «я», и не могу себе представить, что когда-нибудь меня не будет. Кто-то мучается от ночных кошмаров, а для меня самый большой кошмар — это погружение в сон, исчезновение моего «я». Понимаешь, — и она странно-блестящими глазами взглянула на Андрея, — я даже готова поверить во всякую чушь — нечистую силу, вампиров, демонов — и все лишь потому, что это доказывает существование чего-то потустороннего, наличие какого-то иного мира, в котором можно хоть как-то, но жить, не утрачивая своего «я». Я не верю, что меня не будет… не тела, нет, тело умрет, но вот то, что я так пронзительно осознаю как свое «я», просто не может умереть!

Тут произошло неожиданное — ее голос дрогнул, а по щекам покатились слезы. Андрей, хотя и был взволнован не меньше ее, тут же сообразил, что делать. Нежно обняв Анжелу за плечи, он осторожно привлек ее к себе, поцеловал в мокрую щеку и подул в лицо и тихо произнес две строчки из какого-то полузабытого стихотворения:

Сдувая с ресниц одуванчики сумерек,

Я говорю тебе: «Что ты? Не плачь…»

Наклонившись еще ниже, он нацелился на ее губы, и, прежде чем она успела пошевелиться, поцеловал их тем быстрым и властным поцелуем, который — он знал это по предыдущему опыту — заставляет женщин интуитивно почувствовать свою покорность. И Анжела слегка дрогнула, но потом, словно устыдившись, оттолкнула Андрея и выпрямилась.

— Хватит, не надо…

— Эх ты! — с легкой усмешкой сказал он. — Мы с тобой столько говорили о смерти, а ты не хочешь ценить каждое мгновение жизни. Ведь самое ужасное состоит даже не в том, о чем мы сейчас говорили, а в том, что мы не знаем, как и отчего умрем. Да, мы должны умереть, но когда и от какой болезни? А ведь они бывают чудовищно мучительными, тогда человек начинает буквально молить о смерти! Впрочем, если бы мы знали свой конец, то это, пожалуй, было бы еще хуже.

Он снова попытался ее поцеловать, но на этот раз она проворно отстранилась и встала со скамьи.

— Пойдем еще погуляем.

— Пойдем, — послушно согласился Андрей, а затем вдруг достал череп из пакета и положил на сиденье. — А это пусть остается здесь и напоминает другим влюбленным парам о быстротечности жизни.

— С чего это ты взял, что я в тебя влюблена? — лукаво усмехнулась Анжела.

— О нет, я не настолько самонадеян… я говорил о своей любви.

— Так ты меня любишь? Что-то быстро ты утешился и забыл свою невесту.

— Вот то же самое мне говорил и следователь, — мрачно буркнул Андрей, мгновенно вспомнив о завтрашнем дне. — И чего он ко мне привязался? С гораздо большим основанием можно подозревать Федора…

— А кто такой Федор?

— Это мой сосед по лестничной клетке, я тебе о нем рассказывал… о нем и о Викторе. Подожди, я тебе сейчас покажу нашу общую фотографию, — и Андрей полез в портмоне, достал оттуда цветной моментальный снимок, который был сделан еще в апреле, на дне рождения Виктора, когда они вышли на улицу погулять и освежиться. Снимала Динара, сам Андрей стоял в центре, обнимая друзей за плечи, а на заднем плане красиво вырисовывалось «Вольво» Разметаева.

— А вот этого я, кажется, знаю, — задумчиво произнесла Анжела,