— Я этого не почувствовал, — сказал незнакомец. — Хотя думал как раз о том, что надо делать, чтобы обрести душевный покой.

— По мне, так лучший способ — жить, как живется, — рассудил полицейский. — Жизнь, она ведь имеет обыкновение рано или поздно налаживаться. Иногда на это уходит немало времени, и кажется, что все на свете — хуже некуда, но в конце концов дела поправляются.

— Вы действительно так считаете?

— Конечно.

— Несмотря на то, с чем вам приходится сталкиваться на службе?

— Даже так, — ответил полицейский. — Наш мир суров, но ведь это ни для кого не новость. Другого у нас все равно нет, я так думаю. И то, что ждет вас на дне реки, ничуть не лучше.

Мужчина долго молчал. Потом щелчком выбросил окурок в реку, и собеседники проводили его глазами. Рассыпая искры, окурок полетел вниз и с тихим шипением упал в воду.

— Почти без всплеска, — заметил мужчина.

— Угу, — согласился полицейский.

— Большинство из нас тоже уходит тихо. — Мужчина помолчал, повернулся и взглянул на полицейского. — Меня зовут Эдвард Райт, — представился он. — Не думаю, что я прыгнул бы в воду. Во всяком случае, не сегодня.

— Глупо играть с судьбой.

— Наверное.

— Но именно этим вы сейчас и занимаетесь. Стоите на мосту и раздумываете, прыгать или нет. Все, кто увлекался такими размышлениями, рано или поздно отправлялись вниз. Нервы сдавали. И еще задолго до соприкосновения с водой выяснялось, что они, по сути дела, и не хотели этого. А ничего уже не поделаешь, слишком поздно. Не надо упорствовать, раз за разом искушая судьбу. Она этого не прощает.

— Полагаю, вы правы.

— Вы к врачам обращались?

— Бывало.

— Говорят, это помогает.

— Только они сами так и говорят.

— Кофе хотите?

Мужчина открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Он закурил новую сигарету и выпустил большое облако дыма, которое тотчас унесло ветром. Проводив его глазами, мужчина сказал:

— Теперь все будет хорошо.

— Вы уверены?

— Поеду домой, вздремну немного. Последнее время мне не спится. С тех пор, как умерла жена. Она была моей единственной отрадой. И вот ее нет.

Полицейский положил руку ему на плечо.

— Вы справитесь, мистер Райт. Надо держаться, вот и вся премудрость. Рано или поздно полегчает. Сейчас вам, небось, кажется, что жизнь кончилась, и как прежде уже не будет, но ведь…

— Я понимаю. Ладно, поеду домой. Извините, если добавил вам треволнений. Постараюсь расслабиться, и все будет хорошо.

Глядя вслед машине, полицейский гадал, правильно ли он поступил, отпустив Райта. В конце концов он решил, что забирать этого человека не имело смысла. Если тащить в участок каждого, кто норовит свести счеты с жизнью, с ума сойти можно. А этот Райт даже не пытался покончить с собой. Он просто думал о самоубийстве. Не посадишь же всех, у кого появляются такие мысли: нар не хватит.

Полицейский достал из кармана блокнот и карандаш и записал: «Эдвард Райт». А чтобы не забыть, что это за имя, нацарапал рядом: «Густые брови. Похоронил жену. Раздумывал, не прыгнуть ли с моста».

Психиатр поглаживал остренькую бородку и разглядывал лежавшего на кушетке пациента. Бородка и кушетка, как он не раз говорил жене, очень важны. Благодаря этим зримым символам пациенты видят в нем скорее функцию, чем личность, и это облегчает общение. Жена ненавидела его бородку и подозревала, что кушетка служила ему для облегчения общения совсем другого свойства. Да, верно, думал психиатр, пару раз мы с моей толстой белобрысой секретаршей забирались на эту кушетку вместе. Очень памятные события, мысленно признал он и смежил веки, с наслаждением вспоминая, как приятно было им с Ханной изучать дивно-бредового Краффта-Эбинга. Страницу за страницей.

Психиатр неохотно отогнал эти думы и заставил себя сосредоточиться на пациенте.

— …жизнь утратила всякий смысл, — долдонил тот. — Я буквально заставляю себя существовать, день за днем…

— Все мы живем одним днем, — ввернул психиатр.

— Но разве каждый новый день непременно должен быть тяжким испытанием?

— Нет.

— Вчера я был на грани самоубийства. Нет, позавчера. Чуть не прыгнул с моста через Морисси.

— Ага! Дальше?

— Мимо шел полицейский. Впрочем, я бы все равно не прыгнул.

— Почему?

— Не знаю.

Извечная пьеса шла по наезженной колее. Нескончаемая беседа врача и больного. Иногда врачу удавалось провести целый час, вообще ни о чем не думая, отвечая привычными штампами и не слыша ни единого слова из монолога страждущего. «Интересно, а приношу ли я пользу этим людям? — размышлял психиатр. — Хоть какую-то? Может, им просто хочется выговориться и они довольствуются иллюзией слушателя? Может, моя профессия — не более чем интеллектуальное мошенничество? Будь я священником, усомнившимся в своей вере, пошел бы к ближайшему епископу, но у психиатров нет епископов. В психиатрии одно плохо: не существует четкой иерархии. Разве можно выстроить так же хоть одну абсолютистскую религию?»

А потом ему пришлось выслушать повествование о сне. Почти все пациенты увлеченно скармливали психиатру свои сновидения, и это всегда раздражало его. Порой ему казалось, что все это — грандиозный розыгрыш и на самом деле никаких сновидений не существует. С чисто научным любопытством слушал он изложение сна, изредка поглядывая на часы, жалея, что пятьдесят минут, отпущенные пациенту, еще не истекли. Насколько он понимал, сон этого парня свидетельствовал об утрате жизнелюбия и возникновении подспудной жажды смерти, желания покончить с собой, слабо подавляемого страхом и воспитанием. Интересно, долго ли он сможет противиться стремлению наложить на себя руки? Он ходит сюда уже три недели, но, если что и меняется, то только к худшему.

И вот, очередной сон. Психиатр смежил веки и перестал слушать пациента. Еще пять минут, сказал он себе. Еще пять минут, и этот болван уберется. А тогда, возможно, удастся подбить толстую белобрысую Ханну на дальнейшее экспериментирование. Накануне психиатр вычитал у Штекеля нечто весьма сладострастное.

Врач пытливо разглядывал мужчину. Густые брови, глубоко посаженные глаза, искаженные страхом и отчаянием черты.

— Мне надо сделать промывание желудка, доктор. Вы можете провести процедуру прямо тут, или придется ехать в больницу?

— А что с вами стряслось?

— Пилюли…

— Какие пилюли? И сколько?

Мужчина перечислил врачу, что входит в состав принятых им пилюль, и сообщил, что проглотил двадцать штук.

— Смертельная доза — десять, — просветил его врач. — Давно это было?

— Полчаса назад. Нет, даже меньше. Минут двадцать.

— А потом вы решили не совершать этой вопиющей глупости, так? Насколько я понимаю, вы так и не уснули. Двадцать минут? Почему раньше не пришли?

— Пытался вызвать рвоту…

— И не смогли? Что ж, попробуем вас