Зоя Алексеевна чуть не упала, а вернее будет сказать — почти упала, то ей захотелось окунуться в море, чтобы смыть всю пыль и усталость. И она окунулась. Мы и не заметили, что со стороны моря кто-то плывет. И вот картина: она ныряет, он подплывает, она выныривает, подпрыгивает, так сказать, во всей красе, а он с криком кидается прочь! Я не сразу сообразила, что это именно наш герой, а ребята это вмиг поняли и — к нему. Он прямо у них на руках повис, кричит: «Привидение! Она… она умерла! Это — призрак, видите?!» А они ему тихо так, уверенно: «Видим, дядя, видим. Вы разве не знаете, что в этом месте живым всегда являются убиенные? А?» Тут он совсем дар речи потерял, а ребята давай дальше крутить: «И они не просто являются, а с собой затягивают. Это вам повезло, что тут мелко, что вы остались целым и невредимым. Правда, вам придется сейчас пройти с нами и объяснить, за что и как вы пытались убить человека…» И тут он начал что-то понимать. Одевается под присмотром ребят, а сам по сторонам смотрит. Наконец, нас увидел. Я Зою Алексеевну заслонила, а то, кажется, испепелил бы взглядом…
— А тюрьма — это месть? — спросила вдруг Маргарита Сергеевна.
— Это справедливое наказание, — ответил Ефрем.
— А я все же думаю, что это месть общества преступнику!
— О, я уверена, что вы ошибаетесь, — заметила Валентина. — Я знаю, что такое месть… И как-нибудь я расскажу вам одну историю… Но это будет в следующий раз…
И это было правильное решение, потому что чувствам и эмоциям тоже нужен хоть маленький, но отдых…
Но точку поставила вездесущая Глафира:
— Кажется, я знаю, что это будет за история. Убийство на убийстве. Я это чувствую. У меня уже сейчас мороз по коже… И всего вероятнее, что это будет нераскрытое убийство…
— Нет, пора покупать диктофон. У меня уже не хватает на все это бумаги и пасты в ручке, — сказал Глеб, вопросительно глядя на Ефрема.
— Завтра же принеси счет, я подпишу, — ответил редактор.
Занавес, как сказали бы в театре!
МИЛАЯ АЛЛЮР
Алла Юрьевна снова надела парик и взглянула на себя в зеркало — белые кудри не спускались на плечи, как это было вначале, а милым хвостиком жались у шеи. Кожа на лице, подтянутая невидимой, хорошо загримированной клейкой лентой, взятой у знакомой актрисы, казалась гладкой, блестящей и мягкой, от морщин не осталось и следа. «Все так, все так… — говорила она негромко, почти шепотом, словно уговаривая кого-то невидимого, кого немного боялась или стеснялась. — Что ж, это ведь ненадолго, я только пройдусь по улице, чтобы уловить прежнее ощущение молодости, свежести, полета… Раз уж я пишу рассказы, вспоминаю те прежние годы… — Алла Юрьевна подошла к зеркалу и заговорила уже не просительно, а строго. — Подожди, дорогая, подожди… Это я тебе говорю… И не делай удивленного лица. Сейчас я надену платье… Вот это… О, боже, похоже, я в него не влезу… Ничего, влезла. Уважаемый живот, вам надо немного подтянуться, иначе все скажут, что это платье мне мало… Молодец, именно так. А остальное все о'кей! Так, а теперь… Ты лучше не пугайся, я все равно возьму с собой вот это… — и Алла Юрьевна показала своему зеркальному отражению вынутый из коробки пистолет, купленный по примеру многих одиноких женщин для самозащиты. — Это для уверенности. В себе. Я же никого не собираюсь убивать. Я только проедусь на троллейбусе. Пройдусь немного. Посмотрю, как это может быть в действительности. Нет, нет, я не буду спешить — спешить мне теперь некуда… Я буду нормально прогуливаться, смотреть витрины и что-нибудь там еще…»
Спешить Алле Юрьевне действительно было некуда — год назад она вышла на пенсию, и газетно-редакционная братия лишилась одного из своих способных и добросовестных воинов. Причем последние два года в газете она, уставшая воевать перед опубликованием критических материалов и после объясняться с высоким начальством, когда ее вызывали «на ковер», работала простым корректором, и это оказалось благом для газеты — грамотнее не было в редакции человека, и счастьем для нее — успокоились нервы, пришли в порядок мысли, более четко обозначились способности, которым стоило отдавать все силы и время — она стала писать стихи, рассказы, мечтала о далеких путешествиях…
Конечно, можно было и раньше жить спокойно, как это умели делать десятки других журналистов. Но разве была она виновата в том, что именно к ней, да еще к одному-двум корреспондентам обращались люди в критических ситуациях, замордованные неправедными делами власть имущих.
Еще в молодости муж Аллы Юрьевны ушел к другой женщине, довольно страшненькой и сварливой — все думали, что это на время, но оказалось, что навсегда. Сын же ее, единственный и горячо любимый, жил в другом городе и даже в другом государстве, писал и звонил часто, но не приезжал уже несколько лет. Звал к себе, но Алла Юрьевна никак не решалась спросить у него о многих деталях ее возможной поездки — например, сможет ли он оплатить ей дорогу, где лучше и дешевле брать билеты — там или здесь, сколь долго ей предстоит погостить и не будет ли все это для него и его жены слишком тяжелым бременем. И вообще сейчас, больше чем когда-либо, ей хотелось свободы действий, независимости, вольной воли, которой не было у нее всю жизнь. Только какая уж тут свобода, когда пенсия так мала, а небольшой заработок — Алла Юрьевна иногда помогала предприятиям делать рекламу, сочиняла тексты — мало что улучшал в ее финансовом положении.
А между тем в душе ее зрело одно качество, корни которого подспудно, видимо, жили в ней всегда, иначе откуда бы оно взялось на шестом десятке ее скромных лет. В ней пробуждался авантюризм в самом его положительном, насколько это возможно, понимании. Способность к риску. Смелость. Хитрость. Мгновенная реакция, умение принять верное решение. Однажды, в годы бурного расцвета предпринимательской деятельности, она тоже решила заняться своим делом и договорилась со столичными поставщиками о продаже товара. Товаром этим были хорошие книги, детективы, которые стране тогда разрешили читать. Много часов она ехала в грузовой машине за книгами, но, прибыв на склад, узнала, что их продали другим, более ловким товарищам. Она плакала, ибо поездку эту сотворила в долг, искренне веря в порядочность московских дельцов-издателей, дававших ей слово. И вот
