— Вы что же, — Джеймс Форетт чуть не подпрыгнул, — сомневаетесь, что быть среди людей, восхищающихся гением Великого Детектива, — высокая честь?

— Отчего же? Я с удовольствием.

— Закон обратной силы не имеет! — Мистер Баум расцепил руки, взял бокал с портвейном, отпил. — Плохи правила или хороши, но вы не выдержали испытания и, следовательно, не можете стать членом нашего Союза.

— Вы имеете в виду это? — Я достал из внутреннего кармана пиджака пакет с рукописью. — Это главное испытание?

Элвис Баум с нескрываемым торжеством смотрел на меня.

— Да, это главное испытание. И вы проиграли!

— Таинственная смерть Генри Райдера… — задумчиво сказал я. — Но позвольте спросить, кто сочинил сей опус? Это такой же Конан Дойл, как я — Агата Кристи!

Язвительность моих слов заставила уста мистера Баума двигаться быстрее.

— По моей просьбе рассказ написал секретарь Союза, автор многих детективных романов. До вчерашнего вечера никто из присутствующих его не читал. Так что игру мы начали вместе, и это честно, каково бы ни было на сей счет мнение мисс МакДоул.

— И кто-нибудь установил истину? — с невинным видом спросил я.

— К сожалению, нет, — вынужденно признал мистер Баум, обведя глазами собравшихся в гостиной.

— В таком случае, по логике, вы все должны подать заявление с просьбой об исключении из Союза.

— Вы забываетесь! — отстучал протезами Джеймс Форетт.

— Но ведь все должно быть по справедливости, разве не так? — я наслаждался положением деревенского простачка.

В тишине раздался смех Урсулы. Засмеялся и Стивен.

— Вы угодили в собственную ловушку, господин председатель, — подвела черту миссис Носдах.

— Не мое дело разбираться в тонкостях устава чужого монастыря, — улыбнулся я побагровевшему Элвису Бауму. — Хочу сказать о другом. — Миролюбивая улыбка полетела и к мистеру Форетгу. — Помнится, вчера я говорил, что, по моему убеждению, игра — это серьезно. Но серьезность, заключенная в игре, — особого порядка. Она тем и хороша, что вбирает в себя некоторую несерьезность, условность. Иначе правила становятся прокрустовым ложем, красными флажками загонщиков, а волк и охотник, как ни верти, не в равных шансах на выигрыш. Сознательно или нет, но действо, в котором я был четвероногим, а вы — моими вооруженными противниками, по отношению ко мне оказалось лишено важнейшего компонента — удовольствия от участия в нем. И меня не тешит сознание, что я оправдал изречение латинян, начертанное на пакете, показав себя достаточно сообразительным человеком, которому действительно и слова довольно.

Я оставил за рамками первопричину моего обращения к электронным справочным базам — зачем кому-то знать о моих неладах с латынью? Кстати, это уже потом, когда я сидел перед компьютером, на экране которого светилось переведенное на английский высказывание древних римлян, мне пришла счастливая мысль поинтересоваться, нет ли в электронной памяти каких-нибудь сведений о Бауме, Форетте и других. Баума я нашел тут же. Обо всем этом я не стал распространяться и речь свою закончил так:

— И радость от победы, которую я сейчас все же испытываю, имеет горький привкус.

— Значит, пляшущие человечки открыли вам свой секрет, — мрачно констатировал председатель Союза почитателей Шерлока Холмса. Как и многие, он мог признать поражение, лишь раздробив его на части и принимая порциями, чтобы меньше страдали уязвленная гордость и непомерное самолюбие.

— Не мне — герою Конан Дойла, — поправил я Баума. — И давным-давно. В одноименном рассказе. Пройти проторенной дорогой — не велика заслуга.

— Постойте! Вы не о том говорите! — воскликнул Стивен. — Вы что, разгадали загадку?

— Этого не может быть! — с негодованием прошипел Джеймс Форетт. — Никто из нас…

— Вы — разгадали? — спросила Урсула.

Я взглянул на девушку и усмехнулся:

— Разгадал. И удивлен, что вам, англичанам, этот несложный ребус оказался не под силу.

— При чем тут национальность? — подозрительно прищурился Баум, и я вспомнил, с каким апломбом он говорил давеча об исключительности и достоинствах британского характера.

— Потому что решение именно в силу того, что вы — жители Туманного Альбиона, не должно было составить для вас труда. Другое дело — я…

— Не понимаю, — сокрушенно покачала седой головой миссис Носдах.

— До поры до времени я тоже ничего не понимал, — признался я. — Однако достаточно было одной крохотной детали, чтобы возникла цепочка с накрепко сцепленными звеньями и разгадка стала очевидной.

Я попробовал портвейн. Отличное вино! Подумал: «Надо ли объяснять, куда и почему я посмотрел, переходя Нортамберленд-стрит? Нет, будем кратки. Только суть». И продолжил:

— Известно, как британцы почитают традиции. Одна из них — левостороннее движение. Для них оно привычно, большинству же человечества кажется нелепым и неудобным. А теперь вспомните тот эпизод в рассказе, где Холмс спрашивает у доктора Уотсона, пришлось ли им с Лестрейдом переходить Кенсингтон-роуд, чтобы оказаться у траншеи. И Уотсон отвечает, что газовые трубы прокладываются вдоль левого тротуара, что кэбмен остановил экипаж в нескольких ярдах от места трагедии, что позже ему пришлось потрудиться, разворачивая хэнсом в сторону Уайтчэпела. Теперь вспомните другой эпизод, в котором Холмс вдруг начинает рассуждать о конструктивных особенностях хэнсома. Вспомните, наконец, последние строки, где Великий Детектив уточняет, какая именно рука была повреждена у Джека Камерона. Да, Шерлок Холмс сполна выполнил свое обещание помочь Уотсону в расследовании этого дела, и не его вина, что доктор не воспользовался подсказками.

— Все равно не понимаю! — с отчаянием произнесла Урсула.

— Но ведь это так просто! Представьте: вот Генри Райдер разговаривает с Гатлером и Вэнсом; вот пара негодяев забирается в хэнсом; вот Камерон, сжимающий кнут в левой руке (правая у него в бинтах), неловко взмахивает им…

— Ну, конечно же! — Стивен хлопнул себя ладонью по лбу. — Это же хэнсом! Кнут длинный — иначе до лошади через крышу экипажа не дотянешься, а лошадь старая, упрямая, ее стегануть надо как следует. Камерону несподручно левой рукой, но он примеряется, отводит кнут назад и вбок…

— Теперь и мне ясно, — вздохнула девушка. — Если бы Камерон держал кнут в правой руке, то ничего бы не произошло — он просвистел бы над мостовой, а так — хлестнул по лицу Генри Райдера.

— Тот отшатнулся и упал в траншею. — Стивен посмотрел на меня. — Правильно?

— На фут левее или правее — и адвокат остался бы жив, — напомнил я слова Лестрейда. — Так что в смерти Райдера виновен этот старик с сизым носом, Джек Камерон, который и не заметил, что убил человека. Совершил преступление — и преспокойно отправился с седоками к Ридженс-парку. Вот и вся премудрость, — сказал я, обращаясь к миссис Носдах.

— Жаль, — нахмурила лоб хозяйка пансиона. — Я надеялась, что виновны и будут наказаны Вэнс и Гатлер.

Я достал сигарету и закурил.

— Полагаю, Холмс не