Вместо погибшего в далекой Чечне русского финансиста на одном острове с мягким климатом появился, откуда ни возьмись, профессор непонятно каких наук, поляк по национальности, затворник по укладу жизни, человек, судя по всему, не бедный, но не склонный сорить деньгами.

Ян Штуровский, как звали Кирьянова в новой жизни, жил в небольшом особнячке на горе, откуда открывался фантастический вид на море и заодно хорошо просматривались окрестности и подступы к дому. Вопрос безопасности для польского профессора стоял на первом месте. Попасть в усадьбу без приглашения хозяина было непросто. Может, даже невозможно. Правда, никто еще не пытался, так что реально оценить степень ее неприступности не представлялось возможным. Кирьянов заблаговременно напичкал усадьбу всеми мыслимыми и немыслимыми системами безопасности, так что даже без участия охраны отразил бы пару атак морских пехотинцев.

Сам Кирьянов усадьбы не покидал, ограничив связи с внешним миром окошком Интернета, где имел два адреса: обычный адрес пользователя и специальный адрес для связи с четырьмя людьми, которым он относительно доверял. При этом никто доподлинно не знал, в кого в итоге превратился Кирьянов и где отдыхает теперь от трудов праведных и неправедных. Даже для этих четверых Кирьянов существовал лишь на экране компьютера.

Разумеется, жизнь в полной изоляции имела массу минусов, и если проблема с физиологией решалась достаточно просто за счет местных профи, приглашавшихся время от времени в специально отведенный под эти нужды флигель, то проблема элементарного человеческого общения стояла более остро.

Болтать с абстрактными пользователями глобальной сети, которых компьютер представлял в виде собачьих голов, было неинтересно: ни выпить с ними, ни в баню сходить. Единственной отдушиной оказались шахматы. Когда-то Кирьянов даже имел разряд и теперь, не краснея, мог вызвать на поединок неизвестного абонента. Психологически играть с живым человеком, конечно, приятнее, потому особой радости компьютерные шахматы не приносили: ни подтрунить над противником, ни обсудить ход, ни порадоваться победе, наслаждаясь сконфуженным видом поверженного игрока. Но все равно это было забавно, и пан Штуровский проводил за шахматными партиями по десять часов в день. Преимущество такой игры заключалось в том, что можно было играть с любым количеством людей любое количество партий, а в случае необходимости тайм-аута просто отключаться на нужное время. Правда, подобные тактические фортели выкидывали и противники, беспардонно прерывавшие партию, чтобы вернуться к ней через пару дней.

В этот день Кирьянов играл с тремя соперниками. Играли без ограничения во времени, так что в ожидании ответного хода Алексей Владимирович успевал полазить по прочим приложениям и ознакомиться с новостями.

Когда первая из партий неспешно переходила в эндшпиль, на легальный адрес пана Штуровского поступило сообщение. Неизвестный любитель древней игры предлагал пану участие в турнире пользователей сети. Для этого требовалось лишь подтвердить свое желание участвовать и подождать конца недели, когда закончится регистрация участников и пройдет жеребьевка. В качестве приза предлагалась возможность бесплатно пользоваться тремя базами из прилагавшегося списка. Базы, представлявшие собой по большей части коллекции порнографических открыток, Кирьянова не особенно интересовали, но момент состязательности привлек его внимание. В конце концов, так возникало хотя бы подобие азарта. И какая разница, играть просто так или участвовать в турнире? Щелчок клавиши — и подтверждение отправилось в недра компьютерной вселенной господину Хьюго Рону, организатору турнира.

Западная Сибирь, август 1997

Ольга долго мечтала об этом дне. Она часто представляла себе, как выйдет из ворот колонии и зашагает по покрытому месивом грязного снега тротуару. Именно по этому месиву, проеденному солью до самого асфальта, ибо в колонии такого не было. Дороги к клубу, столовой, к куме тщательно расчищались, остальные маршруты проходили по тропам, и утоптанный, спрессованный сапогами наст поскрипывал, пружиня и отталкивая, словно протестуя против черного сапога, безжалостно попирающего тысячелетнее белоснежное совершенство.

Впрочем, грезам этим не суждено было осуществиться. Навеянные кадрами из иностранных фильмов, которые крутили в клубе раз в неделю, они оказались безнадежно далеки от лишенной романтического флера действительности. Во-первых, до ближайшей деревни было почти семь километров, так что, выйдя из ворот, человек обнаруживал, что стоит, можно сказать, в чистом поле и, напротив, надо благодарить судьбу, если дорога чистая. Во-вторых, и Делон, и Депардье, и этот поляк из «Ва-банка» прекрасно знали, куда им идти. Ольга же понятия не имела, куда пойдет, оказавшись на свободе. Окончательно уничтожил все эти снежные фантазии тот радостный на первый взгляд факт, что Ольга Климова была освобождена досрочно — в августе.

Конечно, она радовалась, что откинулась, то есть освободилась, но… Но все ее планы на жизнь после колонии были связаны с Валей Коптевой, Валькой Копец, чей срок истекал в мае. Кантоваться где-то в любом случае пришлось бы, но одно дело три месяца и весной, а другое — восемь месяцев, когда три из них — зима.

Можно, конечно, попробовать сунуться домой или к каким-нибудь родственникам, но тут без мазы. За шесть с половиной лет никто из них не напомнил о себе, не ответил ни строчкой на сотни Олиных писем. Отец держал свое слово: Оля для них умерла. Они не желали выслушать ее, разобраться, понять. Они ей не верили. Решение суда было для них истиной в последней инстанции, а попытки девушки оправдаться, объяснить, что она ни в чем не виновата, — уловками двуличной мерзавки. Сначала это неверие самых родных на свете людей ранило больнее всего. Потом боль притупилась, постепенно уступив место чисто практическим соображениям насчет устройства после ходки. Потом… Потом Оля перестала писать. Колония, поначалу едва не сломав, в итоге закалила ее, выковав в ней стержень, выискав и взрастив множество незнакомых дотоле качеств и чувств. Одно из них — гордость — запретило ей писать, приказав забыть всех, для кого она умерла. И она забыла. Правда, что без них делать, ни гордость, ни какое другое чувство не могли подсказать ей столь же уверенно, но это было уже делом вторым…

Теперь ей, прошедшей школу колонии строгого режима, предстояло держать экзамен в мире, который подчас оказывался еще более жестоким и суровым, особенно к тем, кто предъявлял его вассалам справку об освобождении вместо паспорта. Единственное, чем смогла помочь ей пока Валька, так это договориться, чтобы ее подбросила до города машина, привозившая в колонию