– Кто такой этот Иллингворт?

Он наморщил лоб, поскреб затылок и наконец выдал:

– Полагаю, что шотландец, сэр.

– Черт возьми, я и сам догадался, что шотландец, – сказал я ему. – Я вас спрашиваю, кто он такой? Вы что-нибудь о нем знаете? «Кто есть кто»[7] где? И что там за чертовщина с этими накладными усами-бородами? Чушь какая! С чего бы священникам клеить себе бакенбарды?

– Ну, сэр, а этот наклеил, – заметил секретарь. – Может, в Шотландии у них есть какой-то ритуал на этот счет. Как бы то ни было, что вы намерены делать дальше? Я собирался доложить вам об одном утреннем рапорте. В Музее Уэйда прошлой ночью убили какого-то мужчину, пока что он не опознан. Суперинтендант Хэдли считает, это может быть как-то связано с письмом.

Он выложил мне первые весьма скудные подробности, и я был настолько ошеломлен, что пару минут даже не возражал ему. Видите ли, я знал старину Джеффа Уэйда еще до того, как он сколотил свое состояние, мы с ним родились в одной деревне в Сомерсете. Он всегда обожал всякие развалины, между походом в трактир и какими-нибудь руинами он всегда выбирал руины, в те времена он еще не корчил из себя этакого загадочного исследователя, каким представляется сегодня. Помню, как встретил Джеффа Уэйда на дороге между Хай-Литтлтоном и Бристолем, там пыли лежало по колено, он тащится по ней на дешевеньком велосипеде в клетчатом костюмчике и котелке с загнутыми полями, сидя в седле не меньше чем в шести футах от земли. Он двигался как на ходулях, падая через каждые десять ярдов, а один раз и вовсе приземлился на собственную шляпу, однако всякий раз поднимался и продолжал путь. Таков был Джефф Уэйд. Один фермер свесился через изгородь, наверняка подумав, что это какой-то акт самоистязания; он прокричал:

– Что это с вами приключилось, мистер Уэйд?

– Я, конечно, разбил фару, но к вечеру до Бристоля доберусь, даже если выбью себе глаз, – ответил ему Джефф.

И это таки произошло. Я, разумеется, не про глаз. Он добрался до Бристоля. Еще в ту самую пору он стал отращивать эти свои фирменные усы, большие, двумя саблями торчащие по обе стороны лица, а сам был невысок и коренаст. А потом он укатил на север и заработал миллионы на продаже то ли ткани, то ли брюк, то ли еще чего. У Джеффа была одна странность – он всю жизнь презирал чужеземцев, особенно темнокожих. Его главным интересом теперь, конечно, стали персидские и египетские развалины, хотя, полагаю, жителей тех земель он в гробу видал, многие англичане этим грешны, но не до такой степени. Как бы то ни было, я всегда буду помнить Джеффа как парня, который в яблоневом цвету тащился по пыльной дороге мимо владений любопытного фермера.

Мой секретарь Попкинс тогда сказал: «Бог с ним, с яблоневым цветом. Речь идет об убийстве. Сэр, давайте сразу к делу. Что от меня требуется?»

Отчитав его как следует, я затребовал все имеющиеся рапорты и послал за Каррутерсом, чтобы он выложил мне всю историю. Услышав, в чем, собственно, суть дела (мимо самой важной его подробности было просто невозможно пройти, и сейчас я вам ее озвучу), я разволновался. Не на шутку разволновался. Теперь нам было просто необходимо услышать кошмарную историю этого Иллингворта, в которую я ни за что не поверил бы, если бы речь шла не о Джеффе Уэйде. Так что я отложил в сторону все дела и, закурив сигару, стал дожидаться доктора Иллингворта. Стоило Биг-Бену пробить ровно одиннадцать, пара констеблей втащила его в мой кабинет, словно преступника, он ошарашенно озирался по сторонам, как будто его вели на виселицу.

Не знаю, чего я ожидал, но он был такой невзрачный во всех смыслах, что это одновременно и успокаивало, и выводило меня из себя. Длинный и костлявый, как селедка-переросток; что-то от копченой селедки было даже в его выпученных глазах, но вот он взял себя в руки, и в его взгляде отразилось истинное достоинство. Истинное, понимаете? У него было вытянутое морщинистое лицо, и, когда он говорил, его подбородок то и дело нырял под воротник, а кожа у ушей морщилась. Еще он постоянно смотрел в пол, стоило ему раскрыть рот, а затем вдруг поднимал взгляд, будто стараясь ничего не упустить. Трясущимися руками он вынул из кармана очки в роговой оправе и водрузил себе на нос, который от этого стал казаться еще длиннее. На нем был рыжевато-коричневый костюм, локтем он прижимал к себе смятую шляпу, а его седые волосы были криво зачесаны. Разумеется, я уже успел разузнать кое-что об этом человеке, и он был ровно таким, каким и казался. Кроме того, у меня сложилось впечатление (а я крайне редко ошибаюсь в таких вещах, дорогие мои умники), что этот благовоспитанный, чопорный добряк способен внезапно вытворить что-нибудь этакое и ввязаться в неприятности. Больше ничего не припомню, кроме того, что его выправке позавидовал бы гвардеец и что у него был, вероятно, одиннадцатый размер ноги.

– Сэр Герберт Армстронг? – сказал он таким сиплым голосом, что я едва не подпрыгнул.

– Присаживайтесь, – ответил я. – Будьте как дома.

Он бухнулся в кресло как подстреленный, и я вновь подскочил.

– Черт подери, не надо так! – воскликнул я. – Расслабьтесь. А теперь приступим к делу.

Он аккуратно опустил на пол свою шляпу, потер подбородок, раскрыл рот и как затараторил. Фьить! Вот прямо так. Я уж не упомню, что именно он тогда говорил, так что зачитаю записи своего стенографиста.

– Значит, вы получили мое письмо, сэр Герберт, – сказал он. – И надеюсь, вы простили и прощаете мне то крайне возбужденное по понятным причинам состояние ума, которое, возможно, стало причиной некоторого недопонимания относительно того, что я имел в виду, отправляя вам свое письмо. Однако же признаю, что испытываю, мм… облегчение оттого, что вы пока пф-пф-пф не успели приготовить для меня ни наручников, ни кандалов…

– Ну, – сказал я ему, – я же помощник комиссара полиции, а не кузнец. Сигару?

Он взял сигару, аккуратно избавился от ее кончика и продолжил:

– Возвращаясь к теме того разговора, который я сам затеял, сэр Герберт. Хотя я и не отказываюсь и даже не пытаюсь отказаться от тех заявлений, которые сделал в своем вчерашнем письме, я искренне желаю разубедить вас в том, что преступление, о котором я упомянул, как-то связано… одним словом, что я совершил это преступление. Несмотря на то что я всегда старался писать