Тишину нарушало лишь свистящее дыхание Маннеринга, никто не шелохнулся.

– Должен признать, именно это и следовало сделать, – голос Джерри Уэйда разорвал этот вакуум, – но перестал ли ты от этого быть ослом?

На мгновение я подумал, что теперь Маннеринг набросится и на него, и приготовился заломить ему руку, если он попытается. Однако Маннеринг, все еще тяжело дыша, бледный, несмотря на весь свой загар, лишь подхватил со стола свои трость и шляпу.

– Прошу прощения, инспектор, что лишил вас свидетеля, – ровно произнес он, – но минут через пять с ним все будет в порядке. Вам что-нибудь еще от меня требуется?

– Благодарю, – ответил я, – для одного вечера этого достаточно. Ладно. Можете отправляться домой.

– На этом, господа, – в заключение сказал детектив-инспектор Каррутерс, – моя роль почти заканчивается. О результатах моих изысканий вы услышите от более компетентных людей, однако мне было поручено изложить вам все детали того, как начиналась работа над этим делом, вместе с моими описаниями и впечатлениями о действующих лицах. Некоторые из моих, возможно, предубежденных суждений могут поправить те, кто станет рассказывать дальше. Учитывать стоит лишь представленные факты, а из той компании мне ничего больше вытянуть не удалось, несмотря на то что я допрашивал их до четырех часов утра. Они так и держались единым фронтом.

Никаких теорий у меня нет и быть не может, поскольку к десяти утра все успело перевернуться с ног на голову. В процессе этого переворота, конечно, нашлись объяснения для некоторой части прежних загадок, над которыми я успел поломать голову, однако на их месте возникли еще более необъяснимые вещи.

Той ночью я не отправился к себе домой в Брикстон. Проспав несколько часов в участке, я приступил к работе над рапортом. Для того чтобы по порядку изложить все произошедшее, потребовалось довольно много времени; я только-только заканчивал рапорт, когда мне позвонил суперинтендант Хэдли, вызывая меня к помощнику комиссара полиции в Скотленд-Ярд. Добравшись до его конторы чуть раньше десяти утра, я увидел, как сэр Герберт Армстронг расхаживает по комнате туда-сюда, ругаясь и посмеиваясь над каким-то письмом. Это письмо и перевернуло все вверх ногами в этом чертовом деле. Вот его копия. Подписано «Кенсингтон, отель „Оркни“, 15 июня, суббота, 01:00», адресовано лично мистеру Герберту. Судя по почерку, автор находился в возбужденном состоянии ума. Вот текст:

Сэр,

я пишу эти строки с глубоким нежеланием, глубоким же опасением и с неменьшим стыдом. Но я знаю, что само мое естество и долг требуют этого. В течение двадцати лет скромного (и, надеюсь, однако, небесполезного) служения в качестве пастора Пресвитерианской церкви Джона Нокса в Эдинбурге мне случалось несколько раз попадать в ситуации, которые можно было бы назвать тягостными или неловкими. (Возможно, Вы вспомните о разногласии, которое возникло между мной и редактором колонки «Протестантского служителя» касаемо того, как стоит проносить перед прихожанами блюдо для пожертвований: слева направо или же справа налево; боюсь, что в том споре я повел себя довольно резко.) Смею надеяться, что не являюсь человеком ограниченным, и потому не вижу никакого вреда в карточной партии или здоровом веселье на танцах. Все мои наблюдения указывают на то, что порочность, поразившая, как говорят, церковные круги, слишком уж преувеличена. Даже если бы я и имел склонность к консервативным взглядам, мои многочисленные путешествия по восточным странам, повлекшие множество контактов с разными людьми и их обычаями, неизбежно расширили бы мое мировоззрение.

Я пишу об этом, дабы уверить Вас, что придерживаюсь довольно либеральных взглядов. Но даже в самых диких своих фантазиях я не мог бы вообразить, чтобы я, служитель Шотландской церкви, когда-нибудь по своей воле прикрепил к лицу седые накладные бакенбарды и покинул здание через окно уборной, спускаясь по водостоку, взобрался на стену и вступил в яростную схватку с полицейским, который, как мне теперь стало ясно, не желал причинить мне никакого вреда, и что мне наконец пришлось покидать эту печальную сцену через отверстие в угольной яме. Скромно добавлю, что все вышеперечисленное я проделал не ради развлечения и даже не под влиянием алкоголя, наркотиков или же гипноза.

Но и это еще не все, иначе, боюсь, ничто на свете не заставило бы меня заговорить об этом. Буду краток: я стал свидетелем преступления, и независимо от последствий, которые меня постигнут в случае, если все, описанное выше, станет достоянием общественности, я обязан не умолчать об этом. Если Вы позволите мне засвидетельствовать Вам свое почтение сегодня утром ровно в одиннадцать тридцать, я буду глубочайше и нижайше Вам признателен.

Искренне Ваш,

Уильям Августус Иллингворт.

Часть вторая

Англичанин в арабской ночи: свидетельство сэра Герберта Армстронга, помощника комиссара полиции

Глава девятая

У бронзовых дверей: как доктор Иллингворт Али-Бабу играл

Что ж, умники-разумники, письмо, которое секретарь положил мне на стол тем субботним утром в девять часов, просто сразило меня наповал. Именно так, наповал. Но что меня взбесило больше всего, так это то, как долго этот тип тянул кота за хвост в своем письме. Я, знаете ли, предпочитаю, чтобы человек сразу переходил к сути дела. На свете не так много вещей, с которыми стоило бы канителиться, ну, только если это не славный ужин под порядочное бургундское, хе! Пусть что угодно мелют о его вреде для талии; что она широка, так это сплошные мышцы. Да хоть на меня посмотрите. Стальные мускулы. Черт возьми, о чем это я говорил? Так, не отвлекайте меня. Ах да, Каррутерс, беда в том, что на этом вашем джентльменском порыве далеко не уедешь. Я этим не страдаю. А потому могу организовать работу хоть полицейского отдела, хоть молокозавода, хоть чулочно-носочной фабрики, и все будут знать, что я душу из них выну, если не засучат рукава как следует и не примутся за дело. Итак, к сути. Пожестче с ними, так их, ар-р! Такой у меня порядок.

Так вот, как я и говорил, субботним утром в девять часов ко мне вошел секретарь и шепнул мне на ухо… Есть у него такая привычка. Я уже лет пять собираюсь вышвырнуть этого типа, более того, думаю, этот-то мерзавец и набрался наглости за моей спиной прозвать меня Дональдом Даком. Так вот, он положил письмо мне на стол,