Кочергин не стал подливать масла в огонь и рассказывать о своем особом интересе к Поликарпову-младшему. Дело у него забрали, и все же по поводу случившегося ему все равно придется общаться с Приходько, а то и с кем-нибудь повыше. Как-никак Максим у него в подчинении, и руководящие товарищи вряд ли поверят, что к столкновению в «Жемчужине» Кочергин никакого касательства не имеет, что это лишь совпадение — из тех, что не так уж редки в нашей жизни.

Следователь попросил отвести им кабинет, где они могли бы спокойно поговорить. Они — это: Виноградов, Максим, Игорь и он, Кочергин.

Получив от Виноградова согласие не уродовать русский язык, следователь задал вопрос, который в данный момент занимал его больше всего. Вот тогда он и услышал: «Ничем не могу вам помочь».

— Да ты не спеши, подумай, — сказал Максим.

— Думай не думай, а где Женька теперь работает, я не знаю. Мы же с ним не виделись пятьсот тридцать восемь лет.

— И не перезванивались?

— Нет.

Кочергин вздохнул:

— Что так? Дружили — и разбежались.

— Я ему другом быть не перестал! Если надо, все отдам.

— Что же это за дружба, если вы с ним не встречались, по вашим словам, пятьсот тридцать восемь лет?

— А вы не допускаете, гражданин следователь, что оставить человека в покое, в одиночестве, раз оно ему необходимо, — это высшее проявление дружбы?

— В покое, но не в беде!

Виноградов опустил голову.

— Да, я знаю. Куклы.

— Не ожидали?

— Нет.

За окном взрыкнул мотор. Послышалась пьяная брань. Удар — и окрик: «Но-но, не балуй!» Милиционеры, точно жеребца, осаживали новоприбывшего.

— С Жекой трудно, — торопливо говорил Виноградов. — Я, вообще-то, напрасно себя выгораживаю — нельзя было его одного оставлять. Но сами посудите: зайдешь к нему, а он вроде не рад, я что-нибудь рассказываю, а у него глаза пустые — видно, что ждет, когда уйду. Думаете, располагает к общению? Знал я, конечно, что горе у него — родители погибли; знал, что ранен был тяжело, это многое оправдывало и объясняло. Но мне-то что было делать? Я терпел. Дольше остальных.

— Вы были знакомы с Наташей? — спросил Кочергин.

— Жека про нее все уши прожужжал. Еще там, в Чечне. Красивая, все при ней. Не сложилось у них. Если он с ней так же, как со мной обошелся, то и неудивительно. Женщины безразличия не прощают.

— Адрес ее знаете? Телефон?

— В гости не приглашала. А телефон… Я раньше демобилизовался, так Жека попросил письмо ей передать, из рук в руки. Телефон дал. Я как приехал, сразу позвонил. Встретились мы, поговорили, она письмо при мне прочитала, поплакала немножко. Записан где-то телефон. Вот только где…

— Поищите.

— Поищу.

Пьяного наконец-то утихомирили. Стало совсем тихо.

Следователь достал фотографии.

— Взгляните, Алексей.

Никитины тоже придвинулись поближе, точно снимки кукол обладали свойством притягивать к себе взгляды людей и их самих. Может, так оно и есть, вдруг подумал Кочергин. Ведь говорят же, что безобразное, страшное столь же притягательно, как и прекрасное, возвышенное. И будто бы это не парадокс, а закон: любое отклонение от нормы привлекает независимо от того, какое это отклонение — со знаком «плюс» или со знаком «минус».

Со слов Максима Виноградову наверняка было известно, что куклы — копия Арефьева, что выполнены они с впечатляющей натуралистичностью, и все же он побледнел.

— Надеюсь, Алексей, — сказал Кочергин, — вы понимаете, что все это очень серьезно. Арефьева надо найти, и мы рассчитываем на вашу помощь.

— Да я не против, только чем же я помогу?

— Важной может быть любая деталь.

— Любая? В полку, в Воронеже еще, мы с Женькой парнишку одного из петли вынимали. «Деды» доконали… — Виноградов показал на снимки. — Шея так же вывернута, язык наружу. Я две ночи не спал, кошмары мучили. А для Жеки это и вовсе было — крушение.

— Крушение? — не понял Кочергин.

— Раньше ему представлялось, что все люди одинаковы: мужчины, женщины, старики, дети, герои, подлецы, мученики. Что испытывают они одни и те же чувства. Что движут ими одни и те же страсти. Привычки, склонности, способности — это индивидуально; но главное — стремление жить несмотря ни на что — едино для всех. И ничего нет сильнее.

— «Деды» сильнее, — сказал Максим.

Виноградов покачал головой — так, что было не понять, соглашаясь или не соглашаясь.

— Всех доставали, но не все вешались. Как-то Жека признался, что завидует этому пареньку. «Понимаешь, говорит, ведь это мура, что самоубийство — от бессилия. Наоборот! Это же какую силу надо иметь, что она главное переступить позволила? Мне бы такую, чтобы любые барьеры брать».

— Путаник он, — осуждающе произнес Максим. — И больно сложно для восемнадцатилетнего.

— Ему было девятнадцать. Бывает… Нет, вы не думайте чего, о петле Жека не помышлял — ни тогда, ни позже, в Чечне. Там мы окончательно усвоили, два десятка ребят потеряв, что жизнь — она в самоуважении и всегда «ради»: ради любимой, ради родителей, друзей, ради будущих детей, ради того, что ты можешь сделать для людей. Вот если нет этого — зачем жить?

Виноградов протянул следователю фотографии.

— Возьмите. Из-за них вспомнил… А парнишку того Жека не забывал. Однажды сказал, что часто видит во сне труп с веревкой, перечеркнувшей шею и жизнь, но в петле — он сам, Евгений Арефьев.

Кочергин невольно поежился, вспомнив ночной кошмар, где на него, не угрожая, а будто моля о защите, шел обезображенный удавленник с лицом его сына, его Володи.

— Он всегда был откровенен с вами, Алексей? — спросил он, убирая снимки.

— Если что говорил, то правду, — уверенно ответил Виноградов. — Если говорил, конечно. У Жеки что-то вроде комплекса: он страшно боится показаться назойливым. И еще его всегда заботило, как он выглядит в глазах окружающих: уж не смешон ли? Так что лишнего слова из него клещами не вытянешь. Мы все больше о детективах говорили, большой он их поклонник. Скользких тем не касались. Да и к чему эти вечные вопросы — жизнь, смерть?.. Одна боль от них.

Снова заголосил, закуражился пьяный — где-то уже в коридоре. Охнул, замолчал.

— Закончим на этом. Пока.

Кочергин поднялся. Остальные последовали его примеру.

Никитины вышли из кабинета первыми. Следователь придержал Виноградова за локоть.

— Алексей, вот моя визитка. Если найдете телефон бывшей невесты Арефьева — звоните. И еще. Скажите Любе, чтобы она больше никогда не писала под диктовку.

— То есть?