— К нам приехали дружинников выгораживать? Они и так никому прохода не дают. Мы им, видите ли, мешаем, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои, — парень дурашливо растопырил руки. — Ну, а что плохого мы делаем? — с вызовом обратился он к Дорохову.

Козленков подошел к говорившему, похлопал его по плечу:

— Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, и он сам разберется. От твоих рассказов даже вон у того серого кота шерсть дыбом встает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыплакова избил.

— Не бил Зюзя Цыпленка, — вмешался худой высокий парень, сидевший рядом с Дороховым. — А попало ему за дело. Он у пацана в ремесленном взял деньги и не отдает. А этот пацан год их копил на фотоаппарат.

— Так, так, значит, у вас тут не только веселье, но и суд, и расправа, — усмехнулся Дорохов. — Пойдем, Николай, не будем мешать. Счастливо оставаться.

Ребята нестройно ответили и, как только полковник и Козленков отошли от беседки, запели им вслед озорную «Мурку».

— Вы обратили внимание, что музыкальная тройка все время молчала?

— Да, не снизошли до разговоров.

— Но и не помешали. А это уже сдвиг. Один раз мы пришли с Роговым, хотели поговорить, а они такой концерт закатили, что и слова не вымолвишь. Тот, что у вас про МУР спрашивал, это Толька Щекин, живет с матерью, отец от них ушел, а он учиться бросил, мать извел, работать не хочет. Устроим его куда-нибудь, он неделю походит, а потом сбежит, говорит, нет призвания. В прошлом году весной его за кладовки судили. Все обшарил в округе. У кого варенье, где компот или еще что-нибудь съестное — всё тянул. Афанасьев вызвал к себе Житкова, Зюзина и еще двух из их компании и спрашивает: «Пили вчера водку?» Говорят: «Пили». — «Яблочки моченые Толькины понравились?» Те молчат, а Борис Васильевич начал их срамить. Рабочие, мол, люди, а ворованное лопаете. Мало того, мальчишку на кражи толкаете. Водку покупаете и Щекина угощаете. Денег у него нет, ответить нечем, стал лазать по кладовкам, вам закуску достает. Срамил, срамил, и Зюзин пообещал со Щекиным поговорить и не пить, если неизвестно, откуда выпивка и закуска. Потом мы все-таки отправили Щекина в колонию. Он год там пробыл. Вел себя хорошо, и мать его забрала. Сейчас работает и, по моим сведениям, не ворует. Лешка, длинный такой, что рядом с вами сидел, тоже недавно освободился. Два года ему дали за кражу из квартиры. Дома у него уж больно плохо. Отец пьет и ежедневно устраивает скандалы. Мы его дважды за мелкое хулиганство сажали. Надоели Лешке все домашние неурядицы, и решил он уехать из дома, а перед отъездом кое-что из соседской квартиры прихватил. Когда освободился, пришел к нам в городской отдел, просил помочь. Устроили мы его на работу, осенью обещали дать место в общежитии. Я с него глаз не спускаю, как будто все нормально. В общем, Александр Дмитриевич, я так понимаю: в беседку ребята идут от того, что деваться им некуда. Одни повеселиться хотят, другим дома невмоготу сидеть. В кино сходил один раз, другой, а на третий — нет полтинника на билет. Или уже все картины видел. Идти во Дворец культуры — там надо вести себя чинно, благородно. До этого они еще не доросли, опять-таки танцы не все любят. Вот и идут сюда. Здесь все свои, никто не воспитывает, никто не говорит, что они «шпана отпетая», как в клубе случается. Привольно им здесь...

— Ну, а насчет преступления тоже договориться можно? — спросил Дорохов.

— Открыто, чтобы все знали, — нет. Я в этом твердо уверен. Почему? Да просто потому, что большинство собирающихся в беседке не примут участия ни в таком разговоре, ни в преступлении. Вот я вам рассказывал про кражу музыкальных инструментов, помните? Как-то я с Житковым разговорился и из любопытства спросил, почему он не забрал себе аккордеон, когда тот на чердаке был спрятан. Генка удивленно посмотрел на меня и говорит: «Зачем же мне аккордеон, если он краденый?» Я думаю, что если они и строят преступные планы, то где-нибудь с глазу на глаз. Подраться, похулиганить они способны, а вот грабить или воровать не пойдут, — Козленков раскурил сигарету, затянулся и задумчиво добавил: — Пока, по крайней мере.

— Как думаешь, Николай, если бы Житков или, скажем, Зюзин вдруг решились что-то украсть и пригласили кого-нибудь из тех, кто возле них крутится, пошли бы с ними на преступление?

— Наверное, пошли, — не очень быстро произнес Козленков.

— Следовательно, вся твоя уверенность в безобидности беседки основана только на добропорядочности тех парней, которых сейчас модно называть лидерами. А если на смену им придет дядя, вроде того, что вовремя завербовался в Сибирь? Он ведь тоже имел авторитет. Тут все значительно сложнее. Конечно, смешно считать, что дело в самой беседке. Сломать ее не трудно, но будут собираться в другом месте. Ты справедливо заметил, что посетители беседки пока, именно пока, на преступление не пойдут. Но ведь в таких компаниях, к сожалению, очень быстро распространяется дурное влияние. Мальчишки-то не имеют серьезных увлечений, интересы их довольно примитивны, не развиты. Да и что опасно — пьют они частенько и считают, что это в порядке вещей. Вам с Роговым нужно подумать, как «приручить» этих ребят. Жаль, что дружинников они считают чуть ли не представителями враждебного лагеря... Особенно важно вернуть расположение Житкова. Попробуйте. Единого рецепта здесь нет. И вот что, Коля. Думаю, что не всех ты там раскусил. Кто-то пытается эту компанию прибрать к рукам. Если не выясним сейчас, будет поздно. Боюсь, что с Ворониным все далеко не просто.

В первом часу ночи Александр Дмитриевич был уже у себя в номере. Собираясь улечься спать, не удержался, взял из вазы желтую, мягкую грушу и вышел на балкон. Дневная жара спа́ла, дышалось легко. Дорохов перегнулся через перила и стал смотреть на улицу.

Прямо против гостиницы прижалось к дому несколько телефонных будок. Спохватившись, Александр Дмитриевич быстро набросил пиджак, вышел на улицу, перебежал ее и вошел в будку. Набрал 02, подождал, пока ему