И тут же едва не уронил от страха. Свет выхватил сначала ноги в начищенных туфлях, затем всю фигуру лежавшего.

Человек лежал навзничь, так что Дарницки поначалу не мог разглядеть его лица — мешала высоко задравшаяся вверх седая борода. Шамесу пришлось сделать еще один шаг и поднять лампу повыше.

Глазам его предстало потемневшее, искаженное гримасой, но все-таки хорошо знакомое лицо раввина Элиэзера Каплана.

— Что т-такое?.. — Шамес поспешно отступил, дрожащей рукой нащупал на стене выключатель верхнего света. Неоновые светильники зажглись с некоторым опозданием. — Рабби Элиэзер, вам плохо? — Он наклонился и едва не упал от внезапно нахлынувшей слабости. — Рабби Элиэзер… — беззвучно шепнул он, уже понимая, что обращаться к раввину бессмысленно. Иосиф Дарницки осел на ближайший стул (если бы стула не было, он, наверное, просто упал бы — ноги отказывались держать) и в каком-то оцепенении уставился на тело.

Сейчас стали видны жуткие детали: разорванная на груди рубаха, явственные кольцеобразные кровоподтеки на неестественно вывернутой шее, черная запекшаяся кровь на губах и седой бороде, судорожно сжатые кулаки.

— Полиция… — прошептал Дарницки (ему казалось, что он кричит во весь голос). — Полиция…

Только с третьего раза голос его прорезался с обычной силой, отчего шамес испугался еще больше и опрометью бросился из синагоги.

* * *

До посадки оставалось еще полтора часа. Тихое журчание каскадных фонтанов в углу зала ожидания вплеталось в ровный однообразный гул, бывший постоянным звуковым фоном аэропортов, вокзалов и почему-то универмагов-супермаркетов. Сходство с последними усиливалось благодаря обилию витрин и сверкающих никелем багажных колясок. Некоторые из них, совершенно пустые, вдруг начинали медленно катиться — совершенно непонятным, мистическим образом. Хотя, скорее всего, дело было в не воспринимаемых человеком вибрациях от ежечасных пробегов по бетонным полосам многотонных крылатых махин.

Натаниэль Розовски небрежно пнул ногой особо настырную коляску и сказал:

— Можно было бы еще посидеть в кафе, — и, показывая на электронное табло над выходом, добавил: — у нас уйма времени. Ты ведь даже не позавтракала толком!

Мать посмотрела на стеклянную перегородку кафе, молча покачала головой. С ее лица не сходило тревожно-растерянное выражение.

— И слава Богу, что не позавтракала, — ответила она. — Мне бы кусок в горло не полез. Боже мой, я так волнуюсь!

— С чего вдруг? — Натаниэль успокаивающе улыбнулся и осторожно накрыл сухонькую руку матери своей лапищей. — Все нормально, мама, «Эль-Аль» — самая надежная авиакомпания в мире.

— Лучше бы я осталась дома, — жалобно сказала Сарра Розовски. — Ну в самом деле: куда мне лететь? В семьдесят лет! И что мне, дуре старой, дома не сидится?

— Ну-ну! — Натаниэль обнял ее за плечи. — Ты у меня еще совсем молоденькая! Слетай, повидайся с Верой Васильевной, с дядей Костей. Ты ведь не была там ровно двадцать пять лет!

— Вот именно, — проворчала мать, немного успокаиваясь, — четверть столетия, а ты говоришь — молоденькая…

Она высвободилась из медвежьих объятий сына. Сказала задумчивым и чуть растроганным тоном:

— Это же надо — двадцать пять лет! Думаешь, они меня узнают? В аэропорту, а?

«Они» — это ее друзья в Москве, навестить которых она собиралась ежегодно на протяжении, по крайней мере, последних десяти лет. Каждый раз что-нибудь мешало: то здоровье, то нехватка денег. Только в этом году, наконец-то, решилась. И сама же испугалась собственной решимости — буквально через минуту. Тогда сын самостоятельно, в течение одного дня оформил ей визу, купил билеты, а главное — купил московским друзьям подарки. Последнее обстоятельство оказалось для Сарры Розовски решающим — она обожала делать подарки. Натаниэль и на этом не успокоился и купил в одном из самых дорогих магазинов кремовую английскую кофточку и бежевые брюки. Брюки были французскими. Когда следом он поставил на тумбочку новенькие полусапожки, причем именно такие, какие мать хотела, — мягкие, на низком каблуке, — госпожа Розовски не выдержала и молча пошла в свою комнату паковать багаж.

Теперь она стояла в этом новом наряде, тоненькая и хрупкая. Если бы не голубоватая седина коротко подстриженных волос и не сетка морщин на выбеленном временем лице, ее можно было бы принять за девочку-подростка, зачем-то покрасившую волосы.

— Со спины, — сердито добавила она, когда Натаниэль ей об этом сказал. — Со спины я похожа на девочку.

Они пристроились в хвост очереди к паспортному контролю. Мать, немного оправившись, давала последние указания сыну:

— Не забудь рассчитаться в магазине у Артура. Я там должна что-то около двухсот шекелей, у него записано. Обычно отдаю после пенсии, они там уже привыкли, так ты смотри, зайди.

Натаниэль послушно кивнул. Сарра на минуту замолчала.

В их очереди в основном переговаривались по-русски. Правда, по нынешним временам, это отнюдь не означало, что медленно продвигавшиеся к стойке люди были россиянами, возвращавшимися из гостей или после туристической поездки. Скорее всего, большую часть составляли израильтяне, для которых русский язык оставался родным.

Иными словами, его бывшие и нынешние соотечественники, а еще — потенциальные клиенты. Эту мысль Розовски тут же прогнал: о работе следует думать на работе.

Он тоже чувствовал себя в аэропорту неуютно. Но его ощущения не имели ничего общего с растерянностью матери. Просто здесь, среди обилия провожающих и встречающих, среди странной, почти сюрреалистической картины смешения языков и народов на маленьком искусственном островке, он вдруг ощутил странную двойственность, характерную для большей части провожающих: чувствовать себя одновременно уезжающим и остающимся. Чувство это было неприятным и слегка болезненным. Вообще, если бы в аэропортах (или на вокзалах, автостанциях) проводилось специальное психиатрическое тестирование, людей с симптомами раздвоения личности оказалось бы куда больше, чем предполагает медицина.

Сарра внимательно посмотрела снизу вверх на чуть отрешенное лицо сына и спросила:

— Ты меня слушаешь?

— Что? — очнулся Натаниэль. — Да, слушаю, слушаю. Ты велела зайти к Артуру в магазин и рассчитаться по твоей карточке. Не волнуйся, все сделаю. Сегодня же. За свет и газ тоже.

— А телефон? — вспомнила Сарра. — Вчера счет пришел, ты опять наговорил на пол зарплаты.

«На три зарплаты», — мысленно поправил Натаниэль, вспомнив состояние своего банковского счета.

— И за телефон заплачу, — терпеливо сказал он. — Выбрось все из головы. Что это будет за отдых, если ты все время будешь беспокоиться по пустякам?

Сарра с сомнением покачала головой.

— Ты же опять будешь есть где попало и что попало, — сказала она. — А потом начнешь жаловаться, что у тебя то болит и это болит…

Натаниэль не помнил, чтобы когда-нибудь жаловался на здоровье, но промолчал.

— Сорок лет уже, — с деланной досадой заметила Сарра. — А все как