Поглядывая то на красно-зеленую шахматку, то на «криминально-шахматную» доску, Агатин понял, что его интуитивная расстановка фигур потребует изменений.

Теперь из-под подозрения однозначно выпадали только двое членов Мобильного лагеря, радист, повариха, штурман и бортмеханик первого вертолета, все три – вместе с погибшим Артуром Буткусом – водолаза, все три члена экипажа второго Ми–8, сам Агатин и его молодая подружка Аля.

В команду «красных» перешли Федорчук, Филиппов, биолог Кривонос, Деев, командир первого авиационного экипажа Чавадзе, японский геофизик Мамору Игараси, а также трое парашютисток и … трактористы.

Алексиса и Германа, которых сам же и реабилитировал накануне, Генрих оставил больше для чистоты эксперимента. Да, были пьяны в стельку, лыка не вязали… Но, выходило, что с часа до двух ночи, они были в палатке одни и, если по какой-то причине Петерсон возвратился к Ледовой базе только к этому времени, теоретически они могли с ним встретиться.

Гарри как-то сразу проникся симпатией к этой парочке. Простые парни, с самой что ни есть рабочей профессией. Сколько таких по далеким деревням и поселкам? Тысячи, а может десятки тысяч. Живут они своей размеренной привычной жизнью: пашут, сеют, торят дороги в целинных снегах или тащат волокуши кругляка по таежным просекам…

А эти двое рванули от привычного житейского уклада аж на самый Полюс, в адские для любого механика условия. Где лютый мороз, промерзшая палатка вместо теплого бокса, где мощная техника просто бессильна перед гигантскими трещинами, полыньями. Где в каждую минуту можно провалиться под лед, в океанскую бездну.

Как-то после ужина, хозяйка камбуза Галина Васильевна Семутенко, разоткровенничалась и рассказала Генриху о судьбе Германа Канева.

Парень очень рано потерял родителей и взрослел под присмотром родного деда Степана Лукича. Старик сильно болел и, понятно, ни сил, ни здоровья для нормального воспитания внука у него не было. Не доставало деду и средств для содержания подростка. Скудной пенсии хватало на простецкие штаны, демисезонную куртку да нехитрую обувку.

На фоне сверстников Гера смотрелся подстреленным воробушком. Но мирился с этим парень лишь пока не набрался сил: уже в 14 лет он обнес местный продмаг. Участковый пришел к Каневым на следующий день. Для первого раза Герман отделался постановкой на учет в детскую комнату райотдела милиции.

А вот вторая кража – взлом ларька городского ювелира – закончилась реальным сроком. Благо, Степан Лукич в тот злополучный вечер затеял постирушки и нашел в потайном кармане куртки пару колец и сережек. Смекнул дед все сразу и быстро рванул к участковому – с повинной. Собственно, это семейное раскаянье и спасло Германа от долгого заключения.

Но и полгода в тюрьме для малолетних преступников Герману хватило с лихвой. Забитый сельский парнишка быстро нажил серьезных недругов. То и дело ему устраивали «темные», подкладывали под простыню битое стекло и гвозди, «нечаянно» роняли на него шкафы, а однажды поставили перед подъемом под его кровать тазик с кипятком.

Практически все время до выхода из спецколонии, Герман провалялся в местном лазарете: с переломами, ожогами, внутренними кровотечениями и черепно-мозговыми травмами.

«Он тогда весь мир возненавидел, – рассказывала Галина Васильевна. – Говорит, когда из колонии выпустили и о узнал, что дедушка помер, решил уйти в тайгу: жить с дикими зверьми лишь бы не таком жестоком мире…».

На скудные «подъемные», полученные после отсидки, Гера Канев купил палатку, походное снаряжение, кое-какие продовольственные припасы и ушел в лес. Мыкался, перебиваясь на скудных рыбацких уловах, грибной «охоте» и редкой добыче мелких зверушек, месяца три. А потом прибился к геологам.

В крепком мужском коллективе малолетнего сироту приняли хорошо. Откормили, приодели, закрепили за конкретным делом – следить за дизель-генераторами. Тогда-то и проявился у парня интерес к технике. Не было для него ничего лучше, чем возиться с промасленными деталями, перебирать форсунки или чинить электрические цепи…

«А потом, когда очередная геологическая экспедиция отправилась на Крайний север, Герочка познакомился с нашим Александром Кузьмичом. Он его к себе в команду и переманил, – продолжала стряпуха. – Сейчас он с нами в Арктике уже шестую навигацию работает».

Самое печальное – эта драматическая биография играла против самого Германа. Человек с такой тяжелой судьбой подсознательно стремится к нормальной, сытой жизни. А тут такой случай – дорогие ювелирные раритеты и возможно заработать хорошие деньги на простой краже.

«Мог, мог Герман поддаться на уговоры какого-то нехорошего человека и согласиться выкрасть ключ. Канев – идеальный кандидат для работы «в темную», – заключил Генрих. В то же время он ясно понимал, что версия с причастностью трактористов к гибели Петерсона самая нереалистичная.

Вторыми по «шкале невероятности Агатина» шли парашютистки. По одиночке ни одна из них по лагерю не бродила. Но с 22.00 до 23.00, пока в женскую палатку не возвратилась Аля, а потом и заведующая камбузом Галина Семутенко, «прыгуньи» оставались только втроем. Если отринуть здравый смысл и пустить логику поиска по сценарию какого-нибудь голливудского боевика, три девицы-экстремалки вполне подходили на роль наемных шпионок.

Далее обличительные выкладки были серьезнее.

Гидробиолог, занятый сборами, с половины одиннадцатого до половины двенадцатого метался между складом и штабной палаткой и только ближе к полуночи вернулся в общую палатку, где к тому времени мирно спали водолазы и сам Агатин. То есть – у Кривоноса был целый час на организацию ночного рандеву с датчанином.

А вот пилот первого вертолета Иосиф Шалвович Чавадзе ближе к возвращению Кривоноса, наоборот, уже ушел из самой большой палатки – по его словам в поисках доктора, чтобы как-то унять зубную боль. Опять же чисто теоретически: если «коварный Чавадзе» все точно рассчитал, то у него было 15–20 минут, чтобы перехватить пьяного Пэра, оглушить его, похитить ключ и привязать его упряжку к тягам застрявшего бульдозера.

И, наконец, самые слабые алиби были у начлага Федорчука, легенды полярных широт Филиппова, фельдшера Деева и японского геофизика Игараси.

Так, Николай Иванович больше двух часов практически постоянно, не считая визитов Кривоноса, находился в штабной палатке один. Под предлогом сборов необходимого имущества, он мог в любой момент оказаться на северо-западной оконечности Ледового лагеря, где, собственно, и закончился последний поход датчанина. Не в пользу ученого играл и факт его ночного «отбоя» спасательной службе. Уж как-то очень наивными и неправдоподобными выглядели его объяснения о том, что аварийный сигнал с «Иридиума» Петерсона он принял за чью-то пьяную выходку. Такой опытный, серьезный человек, а на «SOS» вообще никак не среагировал. Странно…

Деева никто