– Неужели ты решил уступить мне тот чулан, который называешь своей комнатой? И неужели у тебя там менее продавленный диван?

Но Рик молча прошёл мимо действительно самой, пожалуй, маленькой комнатки в доме. В конце коридора располагались две двери, в которые Элис не заходила вот уже как три года. Ей начало казаться, что она уснула там, на кухне – Рик никак не мог бы решиться вновь зайти в эту часть дома, тот Рик, которого она знала эти последние три года. Элис почувствовала, как слёзы подступили к её глазам, а комок в горле не давал вдохнуть полной грудью. Рик дрожащей рукой открыл правую дверь – самой большой комнаты дома. Комнату, которая раньше была самой уютной и самой весёлой в этом доме. Лишь соседствующая к ней комната в самом конце коридора должна была потеснить её с этого пьедестала. Должна была…

– На прошлых выходных я прибрался там… ну и постельное бельё сменил. – Губы Рика слегка дрогнули, хотя слова было всё равно трудно различить – как будто что-то не давало ему сказать их, что-то глубоко в его душе и сердце.

– Ох, Рик…

– Спокойной ночи, Элис, – бросил Рик и резко вышел из комнаты, направившись в свою коморку.

– Спокойной…

Элис огляделась. В этой комнате время будто застыло. Видна была далеко не идеальная уборка Рика, не такая, какая раньше проводилась: всё же тогда не Рик её и делал. Но в остальном – все предметы так и остались на своих местах, не сдвинувшись, казалось, ни на сантиметр.

Пройдя по комнате и оглядев каждый уголок, Элис остановилась у прикроватной тумбочки. Над ней висела фотография, обрамлённая простой деревянной рамкой. С этого материального воплощения прошлого на Элис смотрели двое счастливых человека. Её брат, сильно моложе, чем теперь, полный сил, энергии и счастья – его лицо повёрнуто в профиль, и губы, расплывшиеся в искренней улыбке, слегка прикасаются к щеке девушки. Девушка, смеясь, будто нехотя отталкивает его, смотря наполненными жизнью, искрящимися глазами прямо в камеру, а с фотографии – как будто прямо в глаза Элис. Глазами, в которых уже как три года вместе с жизнью потухла и последняя искра.

* * *

– Где тебя опять черти носили?

Удар. После него ещё один удар – уже тыльной стороной ладони. Губа трескается, и он чувствует, как его рот наполняется кровью.

– Что тебе было сказано, гадёныш? А? Что?! Я тебя спрашиваю!

Он видит её разъярённое, уже всё опухшее, красное, с вылезшими на лбу венами лицо. Её пьяное дыхание обжигает его лицо, щиплет в носу. Он слышит её вопрос, но молчит. Он понимает: что бы он ни сказал – будет только хуже. Лучше молчать. Так быстрее всё закончится.

– Что ты молчишь?! Совсем все свои мозги растерял? Ты как твой папаша! ТВОЙ ПАПАША!

Снова удар. Он падает на пол, рюкзак сваливается с его плеча, отлетая куда-то в угол. Боль отдаёт в руку, на которую пришёлся вес всего его, хоть и худощавого, тела. «Лишь бы не сломал…» – пролетает мысль в его голове. Хотя… если сломал – его же заберут в больницу, хотя бы на пару дней…

– Ты точь-в-точь он! Тоже любитель пошляться! Мразь! Сука!

Она верещит так, что ему кажется, что его барабанные перепонки сейчас взорвутся. Её голос срывается, из-за чего её визг перемежается с кашлем в груди вместо слов.

– Пошёл вон!! Пошёл вон, чтобы мои глаза тебя не видели! ВОН!

Пинок ногой. Ему больно опираться на руку, но он вскакивает и пытается открыть входную дверь. Трясущиеся, ослабшие пальцы не слушаются. Вкус металла во рту сушит горло. Он понимает, что слишком долго копается с замком, зажмуривает глаза и втягивает шею, ожидая очередного удара. Но его нет. Осторожно открыв сначала один глаз, потом и второй, он оборачивается. Она лежит в дверном проёме, оперевшись спиной о косяк. Её голова низко опущена, губы шевелятся: она что-то шепчет себе под нос.

– Мама?

Он осторожно, с опаской делает к ней шаг.

– Ма?

Она лежит, словно совершенно потерявшая рассудок. Без перерыва что-то шепчет себе под нос. Он берёт её обеими руками за голову, стараясь не концентрировать внимание на боли, и аккуратно поворачивает лицом к себе. Она смотрит остекленевшими глазами словно куда-то выше его, не обращая никакого внимания на его взволнованное лицо, с посиневшей щекой и разбитой губой, с которой струйка крови стекает на подбородок.

– Мама, всё хорошо?

Спустя пару биений сердца её взгляд останавливается на его лице и в них появляется капелька тепла – капелька того самого тепла, которым она иногда одаривала его в детстве. Кажется, будто она вновь узнаёт его, её рот открывается и закрывается, как у рыбки, которую море выкинуло на смертельный для неё песчаный берег. Глаза наполняются слезами. Она как будто что-то хочет сказать ему, но не может подобрать нужные слова.

– Всё хорошо, я с тобой. Я с тобой, мама…

Внезапно её лицо перекашивается, глаза сужаются. Он, испугавшись, отскакивает – успев вовремя увернуться от её руки, пальцы которой словно когти попытались схватить его за рукав.

– Убл… ублю-юдок! Выродок!

Он вжимается в выходную дверь. Видит, как она медленно, цепляясь слабыми руками, пытается подняться, опираясь на дрожащие тонкие ноги.

– А ну, подошёл ко мне! Быстро!

Но он больше не может совладать с собой. Ему всего одиннадцать лет… Он чувствует, как его штаны намокают, что-то предательски начинает капать на пол…

– Ты обоссался? Какого хера, скажи мне! Кто будет это убирать? Я?! Опять я?! Беспомощный сучонок!

Он вновь хватается за замок, и одним движением ему удаётся повернуть его.

– СТОЯТЬ!

Но он уже бежит по лестнице вниз и выбегает на улицу. Уже холодеющий осенний ветер пронизывает его, всего потного, мокрого в лёгкой, тонкой курточке и насквозь промокших штанах. Он бежит, не видя ничего перед собой, зная только, что бежит к ближайшему к дому лесочку, в котором он сможет спрятаться.

– Что случилось, мальч…

Но он не останавливается, он врезается в кого-то, делает оборот и бежит дальше. Наконец спасительные деревья. Он забегает глубже в чащу и падает у широкого дуба. Он весь трясётся, слёзы градом орошают мох. Когда-нибудь… когда-нибудь он покажет, кто он такой! Он всем покажет! Докажет, чего ОН стоит!

Через пару часов из дрёмы его вырывает знакомый голос матери, которая зовёт его по имени. В нём борется желание остаться навсегда под этим дубом с желанием выйти к матери – видимо, она пришла в себя, проспалась и теперь ищет его. Вновь