– Ошибка? – резко переспросил Хэдли.

– Прежде всего, это была пара туфель из коричневой замши, а замшу кремом не чистят. Второй момент, туфли оказались не парные, хотя и очень похожие на первый взгляд. Одна была чуточку светлее другой и с небольшой плоской пряжкой. Чистильщик понял, что туфли выставили по ошибке, поэтому он оставил их под дверью и ушел.

Доктор Фелл, на лице которого отражался болезненный интерес, вмешался:

– Всего один момент. Меня интересует устройство этой цитадели. Как именно работает отель? Кто входит и выходит из здания в это время суток?

– У нас здесь примерно три сотни работников, – ответил Хардвик, – и потребуется некоторое время, чтобы объяснить, как все устроено. Но я могу вам сказать следующее: после половины двенадцатого ночи ни у кого нет абсолютно никаких дел наверху, за исключением одного из четверых коридорных. Именно так. Горничные, которые дежурят днем, отвечают на вызовы и все прочее, уходят в половине двенадцатого. И тому имеются моральные причины, – пояснил он осторожно, – вам вряд ли захочется, чтобы вокруг сновала толпа девушек, когда вы возвращаетесь в номер. Примерно в это же время все остальные служащие, которые время от времени поднимаются наверх днем (например официанты или посыльные), тоже заканчивают работу. Наверху остаются четверо коридорных под началом ночного портье.

– Полагаю, у вас две смены? – уточнил Хэдли.

– О да. Ночная приходит в восемь вечера и остается до восьми утра следующего дня. Каждый коридорный отвечает за один или два этажа, в зависимости от заполненности отеля. Если на его этаже звонит звонок, он отвечает. Если требуется поднять багаж либо гость забыл ключ или пришел в номер навеселе – как видите, поручения самые разные. И еще они собирают обувь в пять утра, как и сказал сержант.

– Вопрос в том, – настаивал Хэдли, – поднимался ли кто-нибудь наверх вчера ночью, за исключением горничной?

– Нет, сэр, – вставил Беттс. – И это кажется несомненным.

Раздался короткий предупреждающий стук в дверь, после чего она открылась и вошел Дэн Рипер. За ним – Франсин Форбс в качестве арьергарда.

Кент машинально поднялся с места. Она увидела его, а вот Дэн ничего не заметил. И здесь, в Лондоне, Кент как-то отчетливее, чем раньше, понял, что Дэн – человек крупномасштабный, словно рельефная карта Африки, ему требуется простор, чтобы дышать. Однако, несмотря на клокотавшую в нем энергию, он выглядел больным: часть его существа вечно беспокоилась, беспокоилась и беспокоилась. Его волосы, поседевшие и поредевшие на висках, были коротко острижены на тевтонский манер, вокруг очень светлых глаз на фоне кирпично-красного загара, который никогда не становился бледнее, разбегались тонкие морщинки, отчего казалось, будто по лицу с крупными чертами провели теркой для мускатных орехов. Его рот, который одновременно выражал великодушие и подозрительность, был поджат так, как будто он прикусил нижнюю губу.

Если внешность Франсин являла полную противоположность внешности Дэна, то по некоторым душевным качествам она могла бы сойти за его дочь. Она была гораздо спокойнее Дэна и, вероятно, даже более непреклонной, чем он, – именно эта непреклонность и приводила к конфликту каждый раз, когда они встречались с Кристофером Кентом. Она была стройная, с очень светлой кожей, которая никогда не загорала и не обгорала на солнце, а словно светилась изнутри от собственной белизны, особенно подчеркнутой аккуратно подстриженными светлыми волосами и миндалевидными темно-карими глазами. Она казалась – и тут не подобрать иного слова – очень породистой, причем порода, похоже, делала ее вполне жизнеспособной, а вовсе не анемичной. И было сразу понятно, что ее простого покроя коричневое платье – последний писк моды, настолько идеально сидело оно на ее фигуре.

– Послушайте, Хардвик… – начал Дэн сдержанно.

Он уперся ладонями о письменный стол, а затем заметил Кента.

Дэн присвистнул.

– Да какого же… – прибавил он, стараясь не заорать во все горло.

– Полагаю, – произнес Хэдли, – вы знакомы с мистером Кентом?

– Господи, да, конечно. Один из лучших моих… – ответил Дэн. Он снова осекся и быстро поднял глаза. – Крис, ты сказал им, кто ты такой? Потому что если сказал…

– Знаю: я проиграл. Плюнь ты на это пари, Дэн. Забудь о нем. У нас тут дела посерьезнее. Привет, Франсин.

Дэн залился краской, потирая щеку. Он выглядел растерянным, нерешительным, потому что его врожденный такт боролся с внутренней потребностью все объяснить.

– Вот дрянь, – произнес он. – Самый дрянной кошмар, в который я когда-либо вляпывался. Мы пытались тебя разыскать, Крис, но, разумеется… Однако не переживай, не волнуйся совершенно. Я обо всем позаботился. Он похоронен в Хэмпшире, ты же знаешь, его предки оттуда родом; все по высшему разряду, обошлось мне в пять сотен с лишним, но стоило того. – Судя по этим рваным фразам, даже стальные нервы Дэна, кажется, не выдерживали. Он говорил сварливым тоном. – Вот бы сейчас оказаться дома с хорошим бокалом в руке. А теперь еще и Дженни. У тебя есть какие-нибудь соображения, что с нами вообще творится?

– Нет.

– Но ты хотя бы можешь им сказать – правда, можешь, – что никто из нас не пожелал бы смерти Роду или Дженни?

– Могу и говорю.

Хэдли дал им возможность побеседовать, наблюдая за обоими. Франсин Форбс, едва ответив на приветствие Кента, дожидалась объяснений все с тем же видом человека, только что принявшего холодную ванну: наверное, дело в этой ее светящейся коже, подумал он, а заодно и в напряженной атмосфере. Она все-таки тоже не в своей тарелке. Хотя миндалевидные глаза смотрели спокойно, ее выдавали руки, нервно разглаживавшие платье на бедрах.

– Если мы уже закончили обсуждать великодушие Криса, – проговорила она своим неприветливым голосом, и Кент в долю секунды вспыхнул и разозлился, – может быть, нам стоит объяснить вам, мистер Хэдли, чего ради мы явились. Наша делегация из двух человек хочет довести до вашего сведения, что мы совершенно точно не намерены сидеть по своим номерам, словно в одиночных камерах, если нам не объяснят, с какой целью. Мы знаем, что Дженни мертва. Но это все, что нам известно.

Хэдли был сама учтивость. Он отодвинул для Франсин стул, хотя она тут же отвергла его взмахом руки, означавшим, что она просит перейти