— Плохо… Гадко, — сказал он вслух. И подумал: при Любе этого быть не могло. Ему нужен человек, который мог бы сдерживать его. Изольда? Она женщина неплохая, добрая.

Держа в руках врученный соседкой конверт, Семен Григорьевич подошел к окну, надорвал плотную бумагу. Письмо, казалось, было написано малым ребенком. Буквы огромные, прыгающие, строчки в конце бегут под уклон. Он с трудом разобрал каракули:

«Горе тому, кто жаждет неправедных приобретений для дома своего, чтобы устроить гнездо свое на высоте и тем обезопасить себя от руки несчастия!

Не восстанут ли внезапно те, которые будут терзать тебя, и не поднимутся ли против тебя грабители, — и ты достанешься им на расхищение?»

Подписи не было. Но Семен Григорьевич догадался: должно быть, писал старый, вконец обезумевший от одиночества Петр Антонович. В последнее время Лукошко упорно избегал старика. Разглядев в дверной глазок его взволнованную бритую физиономию с покрасневшим от холодного весеннего ветра носом-бульбочкой, он на цыпочках отходил от двери, затаиваясь в глубине квартиры. А то и вовсе ускользал, воспользовавшись таким способом: отодвигал на балконе крышку пожарного люка, спускался по железной лесенке на нижний «общественный» балкон, с него проникал на черную лестницу — и был таков.

И вот теперь, видимо, догадавшийся об его ухищрениях Петр Антонович грозил ему всяческими бедами.

Семену Григорьевичу вдруг вспомнилось, как полгода назад он в первый раз оказался в сумрачном каменном колодце, перед строением № 13, где проживал бывший певец. Что-то тогда случилось с ним: ноги вдруг налились свинцовой тяжестью, сердце сдавила тоска, он чуть назад не повернул, впервые в жизни поверив дурному предчувствию. Но взял себя в руки. И правильно сделал. Все закончилось куда как хорошо. Удалось завладеть драгоценной тарелкой, а теперь и вторая в его руках. Подумав об этом, Семен Григорьевич пытался вызвать в себе чувство удовлетворения. Не получилось.

Его бил озноб. Крупная капля пота скатилась меж лопаток, неприятно холодя кожу.

ДОМ НА СТАРОМ АРБАТЕ

Дом, в котором жил погибший ужасной смертью Лукошко, стоит на улице, которую в Москве знают все. Причем славится она не каким-нибудь одним зданием, памятником или музеем. Нет, вся она, от начала до конца, — памятник, музей, заповедная зона. Коноплев вычитал это в какой-то статье и запомнил навсегда. По своей привычке — уж если проявлять к чему-нибудь интерес, то всерьез — он просмотрел многое из того, что было написано об Арбате. И теперь знал, что «Арбат» — слово арабское, означает «пригороды». Оказывается, в XIV—XVI веках так именовалась вся местность от Кремля до Садового кольца. А позже Арбатом еще долго называли нынешнюю улицу, Калинина, хотя особым указом царь Алексей Михайлович нарек ее Смоленской. Однако указ указом, а привычка привычкой.

13 октября 1729 года здесь, на Арбате, родился Суворов. А в доме № 53 после женитьбы жил Пушкин. Накануне свадьбы он устроил в этом доме мальчишник, на котором были Денис Давыдов, Языков, Баратынский и Вяземский…

И прежде на Арбате было много лавок. А сейчас, это Коноплев подсчитал сам, на 850 метров улицы — почти сто магазинов и мастерских. Уже в советское время на Арбате появилось здание Театра имени Евг. Вахтангова, вырос красивый многоэтажный дом, где среди прочих проживали потомки А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого. А также был построен дом № 2, в котором разместился знаменитый ресторан «Прага».

Было в истории Арбата и нечто такое, что могло бы вызвать, так сказать, профессиональный интерес Коноплева. Например, в доме с колоннами, принадлежавшем князю Оболенскому, по ночам являлись привидения, из-за чего здесь долгое время никто не хотел жить. Однако позже выяснилось, что в подвале дома поселились не привидения, а грабители и воры, которые нарочно пугали жильцов, чтобы те убрались восвояси и не мешали.

Стоило Николаю Ивановичу вступить на камни этой улицы, где и он жил когда-то, и она всецело овладевала его мыслями. Но сегодня ему было не до того. Он промчался по Арбату на казенном ярко-желтом с синей полосой «Москвиче», не видя перед собой ничего, кроме серого, в трещинах и выбоинах полотна асфальта, и не думая ни о чем, кроме работы.

Почему же все-таки Ерохин обратился к руководству с просьбой именно ему, Коноплеву, поручить розыск убийцы (или убийц) старика Лукошко? Коноплеву стало плохо в самом начале важной работы — осмотра выловленного из реки трупа, и он мало что сумел тогда уяснить и запомнить. Кроме того, его неожиданное недомогание и последовавший вслед за этим отъезд с места происшествия вызвали у следователя явное неудовольствие. Почему же он теперь вдруг отказывается от услуг инспектора Сомова и требует его, Коноплева?

Верный своей привычке обо всем говорить начистоту, Николай Иванович задал этот вопрос Ерохину. И добавил:

— Не понимаю вас… Сомов исполнителен, настойчив в достижении цели… Если надо, гору свернет…

Ерохин прищурился:

— Вы хотите сказать, что у нас с ним много общего? Возможно. Но именно это меня и не устраивает… Я предпочитаю, чтобы люди, с которыми я работаю, умели что-то такое, чего не умею я сам. А иначе — зачем они мне нужны?

«А он не так прост, как кажется», — подумал Коноплев и принялся за дело.

Прежде всего изучил акт медицинской экспертизы:

«Ясно просматривается кровоподтек на передней поверхности шеи слева, ушибленно-рваные раны головы с кровоизлиянием в мягкие покровы…» Нет, смерть Лукошко наступила не от этого. Вот: «…Проникающе колото-резаное ранение грудной клетки». Видимо, на старика напали сзади, оглушили, а потом нанесли решающий удар. В этот момент он сидел или стоял? Судя по характеру ударов, сидел…

При внимательном осмотре у покойного было обнаружено утолщение на левой щеке… Нечто вроде мозоли. Это позволило инспектору Сомову предположить, что убитый был скрипачом. Так оно и оказалось. Сомов дотошен и сообразителен, ничего не скажешь. Что же в нем не нравится ему, Коноплеву? Нахрапистость, что ли? Впрочем, и она иногда бывает полезна…

Так, а что говорит НТО? Коноплев внимательно прочитал другой акт, под которым стояла подпись эксперта Подгорцева. Любопытно. К пиджаку покойного прилипло несколько зеленых ворсинок от обивочной мебельной ткани. Ткань импортного производства и, по-видимому, новая, поскольку ворс еще не вытерся. Это уже кое-что.

Установив личность убитого, Сомов тотчас же поехал к нему на квартиру, где обнаружил мебель, обитую зеленой тканью. Его ждало разочарование. Ткань была другая… Еще с прошлого века.

«Ну, конечно, — размышлял Коноплев, — это было бы слишком просто — обнаружить на квартире Лукошко следы убийства. Так не