Ворожеев встал из-за стола, одернул китель, торжественно произнес:

— Поздравляю! Честно говоря, я не верил, что он признается. Везет тебе.

Николай Иванович поддакнул:

— Ну да… дуракам счастье.

Ворожеев смутился, захлопал белесыми ресницами:

— Я не то хотел сказать… Но согласись, он ведь мог и не расколоться.

— Не мог. Кстати, я не совсем уверен, что он уже все выложил…

На лице Ворожеева появилось мучительное выражение:

— Господи! Чего же тебе еще надо? Ведь Ерохин-то доволен?

— Доволен. Или делает вид… Вообще-то, он работник опытный и не может не понимать: что-то тут не вяжется, не совсем ясны мотивы убийства. Как все-таки Шакин собирался завладеть коллекцией Лукошко?.. Не хватает какого-то звена.

— Для тебя уже и Ерохин не авторитет?

— Понимаешь, Аким… — Коноплев не договорил фразы, на столе Ворожеева громко и как-то сердито зазвонил телефон.

— Подполковник? Да, он у меня… Сейчас подзову.

Николай Иванович взял из рук Ворожеева трубку и услышал скрипучий голос следователя:

— Вы там небось победу празднуете? А между тем радоваться рано. Мне лично не совсем ясны мотивы убийства.

— Мне тоже, товарищ следователь, — сдерживая улыбку, ответил Коноплев и торжествующе посмотрел на Ворожеева.

Следователь Ерохин строго глядел на Коноплева, будто тот провинился перед ним. «Вот чудак. Думает, успокоились раньше времени, победу празднуем. Слышал бы он мой разговор с Ворожеевым…»

— Вы того… Рано почиваете, — угрюмо сказал Ерохин.

— А мы не почиваем, — с вызовом ответил Коноплев. — Мы работаем. И, кажется, кое-что сделали.

Ерохин вынужден был согласиться:

— Ваша правда. Вина Шакина доказана. Да вот только неясно, как этот тип собирался завладеть коллекцией Лукошко? Ожидал, что сын убитого добровольно поднесет ему сокровища на блюдечке с голубой каемочкой? Что сам-то Шакин говорит?

— На этот счет — ни гу-гу… И понятно. Одно дело — совершить убийство под влиянием аффекта, и совсем другое — с заранее обдуманным намерением, из корыстных побуждений… Я его спрашиваю: «Вы знали, конечно, что после смерти Лукошко коллекция переходит к сыну?» Говорит: «Что сын есть — слышал. Говорят, слабак, хлюпик. Может, и познакомились бы, да вы помешали».

— Значит, расправившись с отцом, человеком сильным и волевым, он рассчитывал одолеть сына, «слабака» и «хлюпика»… — задумчиво проговорил Ерохин.

— Что значит «одолеть»? Убить Лукошко-младшего? Но второе убийство ни на шаг не приблизило бы его к цели. Оно не сделало бы его владельцем коллекции.

— А вот и ошибаетесь, — неожиданно проговорил Ерохин. Он зажег сигарету, затянулся, и его худое лицо стало еще худее — щеки запали, глаза заслезились от дыма. — Есть одна мыслишка… В случае смерти Дмитрия Лукошко законной хозяйкой коллекции стала бы его жена. Так?

— Так.

— А она, судя по всему, только и мечтала, чтобы соединить свою судьбу с Булыжным. Соображаете?

— Постойте, постойте, — проговорил Коноплев. — Если преступники собирались подобраться к коллекции Лукошко с помощью Булыжного, то какой был смысл его устранять?

— А вот это, подполковник, вам с Сомовым и предстоит выяснить, — жестко, тоном приказа произнес Ерохин.

Под ногами капитана скрипели половицы. Он расхаживал по кабинету, ступая тяжеловесно, основательно. Точно так же, с тяжеловесной основательностью он развивал свою версию участия Ивана Булыжного в убийстве старика Лукошко.

Слова следователя, что у Сомова появилась «своя» версия, неприятно подействовали на Николая Ивановича, не без оснований полагавшего, что капитан прежде всего должен был переговорить с ним, своим непосредственным руководителем, а потом уже лезть со своими догадками к Ворожееву и Ерохину. Но делать нечего — придется выслушать Сомова.

— Версия-то у вас есть. А где факты? Где доказательства?

Капитан подошел к столу, уселся на хлипкий стул, затрещавший под его тяжестью, и на всякий случай ухватился ручищами за крышку стола:

— Доказательства есть.

— Я вас слушаю.

— Мы можем предположить, что старика Лукошко шантажировали. Инструмент шантажа — табакерка с изображением Наполеона, которую он с помощью Пустянского «изъял» из коллекции Александровского. У кого оказалась эта табакерка? У Булыжного. Именно он, по свидетельству лейтенанта Тихонова, пытался сбыть вещицу с рук в подъезде напротив комиссионки.

— А зачем, по-вашему, Булыжному понадобилось продавать табакерку?

— Старик погиб. Надо было во что бы то ни стало избавиться от улики.

— Проще было бросить табакерку в реку, нежели продавать, рискуя попасться.

— Вполне может быть, — сказал Сомов, — что Нина и наказывала Булыжному бросить табакерку в реку. Но он поступил по-своему. Почему? Жаль стало 150 рублей. Ему на выпивку нужны были деньги. Он ведь зашибает. И крепенько.

— Допустим. Дальше.

— Как вы знаете, при обыске попавшего под машину Булыжного в кармане у него была обнаружена старая «Вечерка» с заметкой, в которой упоминалась табакерка.

— Знаю.

— На полях был нацарапан адрес дома, где совершено преступление. Почему-то мы решили: Булыжный выслеживал убийц. А не логичнее ли допустить, что Булыжный был их сообщником?

Коноплев произнес мягко, почти ласково:

— Пока это только ваше допущение, капитан… Не более того.

Сомов ответил твердо, пристально глядя в лицо подполковнику немигающими глазами:

— Не совсем так. Соседка убитого Изольда по фотографии опознала в Булыжном человека, который примерно за год до убийства в дневное время под каким-то надуманным предлогом заявился к старику в квартиру и вызвал у последнего подозрение. Лукошко поделился им с Изольдой. Возможно, Булыжный хотел собственными глазами взглянуть на коллекцию. Прикинуть: стоит ли овчинка выделки…

— Или интересовался планом квартиры на тот случай, если старика будет решено убивать дома? — продолжал мысль Сомова Коноплев.

— И это не исключено…

— Вон вы куда маханули. А Изольда не могла ошибиться? Это точно был Булыжный?

— Ошибка исключена. Ей было предъявлено несколько фотографий. Она указала на него.

— Скажите, Сомов… А какое вы имели право разрабатывать эту линию расследования без предварительного согласования со мной?

Сомов стал красным, как бурак. Громко засопел.

— Понятно, — со вздохом произнес подполковник. — Хотели показать себя. Выслужиться перед начальством. Ну ладно. Не вы первый, не вы последний. Не будем уклоняться от сути. У вас все?

— А разве сказанного мало? — с вызовом спросил Сомов. — Тогда можно добавить… Булыжный и Шакин были связаны между собой, по-видимому, через Антонину Дмитриевну Лопатину. Первый — ее воспитанник, второй — жених, а вернее, полюбовник.

— Ну, что за выражение — «полюбовник»! — Коноплев поморщился. — Вы свободны, капитан!

Ему были известны все, или почти все, факты, о которых говорил капитан, но тот выстроил их в цепочку. И довольно умело, надо это признать. В том и заключается работа сыщика — добывать и выстраивать в ряд факты, восполняя при помощи логики, интуиции и воображения отсутствующие звенья.