– Уж не волшебник ли вы? Как вы об этом узнали?

Она улыбнулась, но худое сосредоточенное лицо Холмса сохраняло полнейшую серьезность.

– Мне бы очень хотелось подняться наверх, – сказал он. – Вероятно, понадобится и выйти наружу. Но прежде всего, думаю, стоит осмотреть окна нижнего этажа.

Холмс быстро обошел холл и задержался у большого окна, из которого виднелась дорожка к конюшне. Он открыл его и тщательно, с помощью сильной лупы, исследовал подоконник.

– Что ж, пойдемте наверх, – наконец проговорил он.

Гардеробная банкира была обставлена довольно скромно: серый ковер, солидное бюро и продолговатое зеркало. Холмс первым делом подошел к бюро и, внимательно осмотрев замок, спросил:

– Каким ключом его открыли?

– Тем самым, о котором говорил мой сын: от буфета в кладовой.

– Он где-то здесь?

– Вон там, на туалетном столике.

Шерлок Холмс взял ключ и отпер бюро.

– Замок бесшумный. Неудивительно, что вы не проснулись. А вот в этом футляре, надо полагать, и хранится диадема? Давайте-ка на нее взглянем.

Он открыл футляр, вынул диадему и положил ее на стол. Это был великолепный образец ювелирного искусства, и камней, подобных тридцати шести бериллам, я еще не видел. Один из боковых зубцов был отломан.

– Мистер Холдер, – обратился Холмс к хозяину дома, – вот этот зубец в точности соответствует тому, который, к несчастью, утрачен. Будьте добры, отломайте его.

– Боже избави! – Банкир в ужасе отшатнулся.

– Тогда попробую я. – Холмс что было силы налег на диадему, но тщетно. – Чуть-чуть поддается, но с этим зубцом я сладил бы не скоро, хотя руки у меня очень сильные. Нетренированному человеку вообще не справиться. А что, по-вашему, мистер Холдер, вы бы услышали, отломи я этот зубец? Резкий щелчок, точно выстрел из пистолета. И вы хотите меня уверить, что такой треск раздался чуть ли не над вашим ухом, а вы в постели даже не шелохнулись?

– Не знаю, что и подумать. Дело темное.

– Но возможно, со временем кое-что и прояснится. А вы что скажете, мисс Холдер?

– Должна признаться, я, как и дядюшка, ничего не понимаю.

– Мистер Холдер, а что было на ногах у вашего сына, когда вы его увидели – ботинки или домашние туфли?

– Нет, он не был обут, только брюки и рубашка.

– Благодарю вас. В этом расследовании нам необычайно везет, и если преступление останется нераскрытым, виной тому будем только мы сами. С вашего разрешения, мистер Холдер, я продолжу поиски вне дома.

Холмс попросил нас его не сопровождать, пояснив, что лишние следы ему помешают. Отсутствовал он час с лишним и вернулся в облепленной снегом обуви.

– Кажется, я осмотрел все, что следовало, – произнес он, сохраняя на лице обычное непроницаемое выражение. – Полагаю, мистер Холдер, я смогу быть для вас полезнее, если вернусь к себе.

– Но бериллы, мистер Холмс, где бериллы?

– Мне это неизвестно.

– Значит, я больше никогда их не увижу! – ломая руки, вскричал банкир. – А что с моим сыном? Дайте мне хоть капельку надежды.

– Мое мнение о нем остается прежним.

– Но, ради всего святого, объясните, что за мрачная история произошла ночью у меня в доме?

– Если завтра утром между девятью и десятью вы зайдете ко мне на Бейкер-стрит, я с удовольствием постараюсь, насколько это в моих силах, кое-что растолковать. Полагаю, вы предоставите мне полную свободу действий – при условии, что бериллы будут возвращены, какие бы расходы для этого ни потребовались.

– Я охотно отдам все свое состояние!

– Прекрасно. Мне нужно кое над чем немного поразмыслить. До свидания. Быть может, до вечера я еще разок к вам загляну.

Мне было ясно, что мой спутник мысленно уже составил себе полное представление о деле, однако к каким выводам он пришел, я мог только гадать. На обратном пути я несколько раз пробовал хоть что-то у него выведать, но он неизменно переводил разговор на другую тему, пока, отчаявшись, я не прекратил попытки. Когда мы снова оказались дома, не было еще и трех часов. Холмс поспешил к себе в комнату и вскоре сошел вниз переодетым. Жалкое потертое пальто с поднятым воротником, красный шарф и разношенные башмаки делали его неотличимым от заурядного бродяги.

– Пожалуй, так сойдет, – сказал он, оглядев себя в зеркале над камином. – Я не прочь взять вас с собой, Ватсон, но боюсь, это вряд ли уместно. Напал я на верный след или же гонюсь за болотным огоньком, вот-вот выяснится. Надеюсь, скоро увидимся.

Подойдя к буфету, Холмс отрезал кусок говядины, зажал его между двумя кусками хлеба, сунул наскоро изготовленный сэндвич себе в карман и отправился на вылазку.

Я допивал чай, когда он появился вновь, явно воодушевленный, помахивая старой штиблетой на резинках. Он швырнул ботинок в угол и налил себе чашку чая.

– Заскочил по пути на минутку. Сейчас отправляюсь дальше.

– Куда же?

– Да на другой конец Вест-Энда. Возможно, задержусь. Не ждите меня, если припоздаю.

– Как обстоят дела?

– Вполне прилично. Жаловаться не на что. Побывал в Стретеме, но в дом не заходил. Задачка прелюбопытная, не отказался бы от нее даже за большие деньги. Впрочем, рассиживаться и чесать языком некогда. Пора скинуть с себя это тряпье и вернуть мой в высшей степени добропорядочный облик.

Видно было, что он всерьез доволен своим походом, хотя о причинах этого и умалчивает. Глаза у него блестели, а на землистого цвета щеках даже проступил румянец. Он заторопился наверх, и спустя минуту-другую хлопнула входная дверь: Холмс опять погнался за добычей.

Я прождал до полуночи, но, убедившись, что он не явится, отправился спать. Холмс, если ему случалось напасть на след, нередко исчезал на несколько дней кряду, а потому его долгое отсутствие не удивило меня и на сей раз. Не знаю, когда он вернулся, однако, сойдя утром вниз к завтраку, я увидел его за столом бодрым и подтянутым. В одной руке Холмс держал чашку с кофе, в другой – газету.

– Простите, Ватсон, что приступил к завтраку без вас, – начал он, – но, если помните, нашему клиенту назначено явиться довольно рано.

– Да-да, уже десятый час. Не удивлюсь, если он уже здесь. По-моему, звонят.

Действительно, это был наш друг финансист. Меня поразила происшедшая с ним перемена: его лицо, от природы широкое и массивное, осунулось и съежилось, в волосах проступила заметная проседь. Он вошел усталой шаркающей походкой, и наблюдать его апатию было даже тягостней, нежели вчерашнее исступление. Грузно опустившись в придвинутое мной кресло, он проговорил: