Свою программу я начала с того, что обследовала квартал, где находился данный детский садик, и, конечно, нашла — должно же мне хотя бы в чем-то везти — опять же промтоварный магазинчик «Ткани» — старенький и неказистый, но имеющий большое окно, выходившее на улицу, через которое, если стать вплотную к подоконнику и смотреть налево, можно увидеть подъезд детского садика и калитку в заборчике из зеленого штакетника.

Я знала, что Завьялов по пути из садика частенько заезжал к Тобольскому — это в мою схему не входило, но Борис Борисович помог мне и здесь, он разузнал, что каждую пятницу Тобольский после работы с четырех до шести вечера посещает курсы английского языка, которые проводились там же в институте. Можно было думать, что Завьялов тоже об этом знает и в этот день не поедет к Тобольскому.

Получив все эти сведения, я в эту же пятницу, в четыре часа, сразу со своего склада отправилась в магазин «Ткани».

На улице была оттепель, кое-где даже капало с крыш; служба погоды еще вчера, когда на улице стоял десятиградусный мороз, храбро выдала сводку: повышение температуры до нуля градусов. Я еще удивилась, а Петр Иванович не очень. Он сказал, что Сибирь — женского рода и так же непостоянна в характере своем, и тут сибирская погода свою службу не подвела.

Я бродила по магазинчику среди развешенных тканей, изображая покупательницу, которая толком не знает, какая расцветка штапеля ей к лицу... и старалась держаться поближе к окну, поглядывая в сторону зеленой калиточки, из которой торопящиеся мамы, реже — папы и совсем редко — бабушки и дедушки вывозили на саночках своих будущих Курчатовых, Карповых и Плисецких.

Я не уловила момента, когда на улице появились белые «Жигули», заметила машину, когда она уже стояла неподалеку от детского садика. Номер машины я разобрать не могла, но то, что это «Жигули», разглядела хорошо и поспешила покинуть магазинчик.

У дверей я остановилась и увидела, как к «Жигулям» подходит мужчина в коричневой куртке, мохеровом берете и неизбежных джинсах, а рядом с ним, заглядывая ему в лицо, семенит девочка, в тулупчике и тоже мохеровой шапочке. Очевидно, это был Завьялов с дочерью, и никто другой.

Девочка сама открыла заднюю дверку, вскарабкалась на сиденье и опустила дверное стекло.

И тут же из-за «Жигулей» вывернула синяя «Нива», направляясь в мою сторону. Я подумала, что такая деталь может сработать на меня, быстро шагнула на дорогу и подняла руку. В машине уже сидело трое, я ожидала, что машина не остановится, однако водитель притормозил.

А Завьялов уже садился за руль своих «Жигулей».

Тогда я просто махнула рукой водителю «Нивы», как бы не желая ехать в столь тесной компании, лишив его надежды заработать на бензин, и машина пошла прочь.

Завьялов, видимо, заметил, что я останавливала «Ниву». Подъезжая ко мне, он сам сбавил ход и остановился, прежде чем я подняла руку. Еще не успела ему что-либо сказать, как он повернулся к дочери:

— Как, Сенька, подвезем тетю?

Я выпрямилась и промолчала. А девочка выглянула поверх опущенного стекла, внимательно оглядела меня широко по-детски распахнутыми голубыми глазами.

— Подвезем, — сказала она.

Завьялов с серьезным видом, как будто только и дожидался ее согласия, распахнул мне переднюю дверку.

— Садитесь, Евгения Сергеевна, — сказал он. — Вам до цирка?

В моей пусть пока не так большой работе оперативника, особенно когда выдаешь себя не за того, кто ты есть, я уже стала привыкать ко всяческим неожиданностям и, принимая их как должное, старалась не удивляться, но сейчас, по правде сказать, несколько оторопела и чуть задержалась взглядом на лице Завьялова... Нет! Я была уверена что никогда раньше его не видела, но он таки меня знал, даже знал, где я живу.

— До цирка, — с опозданием ответила я. — Можно я сяду с вашей девочкой?

Я открыла заднюю дверку и устроилась рядом с девочкой.

Завьялов тронул машину.

Я пока не знала, что мне говорить и как мне держаться, ожидая, когда сам хозяин или дочь как-то прояснят ситуацию.

— Познакомься, Сенька, с тетей Женей, — сказал Завьялов, не поворачиваясь. Мы приближались к перекрестку, а там зажегся желтый.

— А почему я ее раньше не видела? — спросила девочка.

— Вот теперь увидела.

Девочка повернулась ко мне, и мне стало чуть не по себе от ее доверчивого любопытного взгляда.

— Меня зовут Ксения, — сказала она. — Это папка меня Сенькой зовет. Но вы тоже можете меня так называть.

— Я буду звать тебя Сеней.

— А папа — Борис Аркадьевич, да вы, наверное, и сами знаете.

Да, я знала, как зовут Завьялова, но он этого, думаю, не знал, а я не могла лгать, глядя в ясные детские глаза, и только молча кивнула в ответ.

— Он вас уже катал на машине?

— Еще нет.

— А почему? Он всех наших знакомых катает, и тетю Тому, и тетю Лару, и дядю Вадю...

— Сенька, — перебил ее Завьялов, — не приставай к тете Жене с вопросами, — поворачивая направо, он быстро глянул на меня с чуть заметной улыбкой. — Озадачил вас, вижу, Евгения Сергеевна?

— Признаюсь.

— Видел вас у Ларисы на дне рождения. Через дверь. Заходить мне некогда было — Сенька в машине ждала. Лариса и объяснила: кто вы и как к ней попали.

— Ясно, — сказала я.

Завьялов притормозил, пропуская замешкавшегося на дороге старичка с авоськой, из которой торчали горлышки пустых молочных бутылок.

Завьялов видел мое лицо в зеркале заднего обзора, а я быстро взглянула на его профиль — как утверждал Грин: профиль более точно передает содержание человека, нежели его фас... Впалые щеки, четко выраженные скулы, жесткие губы, грубоватый короткий нос... моя хваленая интуиция молчала. Вот разве только улыбался он как-то принужденно, как будто совсем этого не хотел, глаза не улыбались —