— Вы ловко защищаетесь, Евгения Сергеевна.

— Да совсем я не защищаюсь, просто мы с вами довольно дилетантски пробуем обсуждать Фрейда.

Мы одновременно бросили в печку докуренные сигареты, они упали на угли, бумажные фильтры их вспыхнули и остались две палочки сероватого пепла, по которым пробегали тлеющие искорки.

Тобольский поглядел на меня пристально, и я догадалась, что литературная подготовка закончилась, хотя какие-то сомнения у него и остались, — с позиций его философии он вполне мог оказаться насильником — здесь одно другому не мешало, — но и быть элементарным хамом он, видимо, тоже не хотел.

— Дымит! — сказал он и прикрыл дверку.

Я повернулась к столу. Дожидаться хозяина лежавшей на подоконнике свечи, понятно, не было смысла. Я искала удобный момент, чтобы подняться из-за стола, опасаясь, что тем самым спровоцирую Тобольского на попытку меня задержать. Лишние сцены, в жанре Брагина, мне были ни к чему.

Пока я размышляла, Тобольский вдруг нагнулся, ловко подсунул руку мне под колени и поднял меня с табуретки.

Я не стала барахтаться и отбиваться — тоже не хотела вести себя банально, — я спокойно и выжидающе лежала у него на руках. Он шагнул, откинул занавеску, не выпуская меня из рук, внес в комнату, опустил на диван и присел рядом.

Ничего зазорного в поведении Тобольского пока не было, всего лишь более или менее корректная, хотя и активная, проверка — а как я себя поведу дальше? Ссориться с ним в мои расчеты не входило, наверное, придется побывать у него еще раз, поэтому и грубить не хотелось.

Да и какие при моей роли были основания чем-либо возмущаться?..

Я опустила ноги на пол. Он попытался меня задержать.

— Женя...

Я освободилась по возможности мягко, но решительно. Поднялась, одернула водолазку.

— Мы так хорошо сидели возле вашего огня, — укоризненно заметила я. — Вы прочитали неплохую лекцию по мотивам Фрейда; право, не стоит усложнять наше знакомство этим, как вы назвали — элементарным контактом.

— Почему — усложнять?

— Потеряется непосредственность в отношениях.

Я не торопясь прошла к столу, где лежали газеты и журналы, листки со схемами, придавленные сверху электронным микрокалькулятором. Тут же лежала и коробочка с цветными карандашами, напоминая мне о зеленых усах Миронова.

Тобольский встал с дивана, не взглянув в мою сторону, вышел на кухню.

— Принесите и мне сигаретку! — крикнула я вслед.

Журнала «Экран» на тумбочке возле дивана не было — очевидно, он лежал где-то здесь, на столе. Я подняла микрокалькулятор. Нажала красную кнопку — на табло засветились зеленые нолики, я поставила «двойку», возвела ее в квадрат, разделила на «три» — и «тройка» ушла в период до конца шкалы.

— Все правильно! — сказала я.

— Вы так думаете?

На Тобольском были мягкие домашние тапочки, и я не слышала, как он подошел.

— Это не я так думаю, а так калькулятор показывает. Дома работаете?

— Приходится.

Самолюбие Тобольского было задето, он держался суховато и натянуто; впрочем, я его понимала. Он подал мне сигарету, щелкнул зажигалкой. Я положила калькулятор и тут заметила тот самый «Экран». Щурясь от сигаретного дыма, полистала его до фотографии Миронова.

— Почему зеленые? — спросила я.

Тобольский заложил руки за спину.

— Понятия не имею.

— Художнику нравится зеленый цвет, — развивала я свою тему. — Он не футурист?

— Художнику четыре года, — сдержанно ответил Тобольский. — Дочь моего сослуживца. Иногда заезжает с ней по дороге из садика.

«Заезжает!»

— Да, — согласилась я. — В четыре года еще можно позволить себе раскрашивать окружающее теми красками, какие тебе нравятся, — я положила журнал. — Однако мне пора домой. Дядя меня, наверное, заждался. Я не предупредила его, и он не любит, когда я опаздываю к ужину.

Тобольский не стал меня задерживать. Самолюбия у него оказалось больше, нежели желания, и я решила, что мне не стоит на это обижаться. С той же суховатой вежливостью он подал мне пальто, удержался от каких-либо прощальных нежностей.

Но спросил:

— Заглянете еще, надеюсь? По пути.

— Конечно, — сразу согласилась я. — Где еще я найду такой живой огонек.

Тобольский вышел со мной на крыльцо.

Черное небо висело над крышами домов. Падал снег.

— Я провожу вас до автобуса, подождите.

— Не нужно.

— Темно.

— Будет вам. Мне не четыре года. Ступайте домой, а то простудитесь.

Оступаясь на застругах застывшей земли, я выбралась из тупичка на уличный тротуар.

Не знаю, где меня увидела Шарапова. Вероятнее всего, она уже подходила к дому, когда мы с Тобольским стояли на крыльце. Она спряталась за углом, и я прошла мимо, не заметив ее.

Здесь, на городской окраине, уличного освещения не было. Светильники горели далеко впереди у перекрестка, где проходили маршруты городских автобусов. Белый незатоптанный пушистый ковер покрывал и тротуар и асфальт улицы; редкие следы автомашин продавили темные полосы, убегавшие к перекрестку. Пешеходов тоже не было. Одинокий, торопящийся мужчина шмыгнул мимо, поскользнулся, толкнул меня локтем: «Простите, пожалуйста!» — поправил шапку и быстро прошагал вперед меня, оставляя на снегу черные следы.

Я шла и размышляла, так ли уж мне сегодня повезло, что я нашла владельца свечи, лежавшей на подоконнике в кухне, — домик стоит в стороне от городских маршрутов, и сослуживец Тобольского, конечно, возит дочь на собственной машине. Найти его теперь не составит труда... Но как подозревать в грязных делах человека семейного, отца четырехлетней дочери?

И вот я шла в рассеянной задумчивости, глядя себе под ноги, не смотрела по сторонам и, конечно, не следила, идет ли кто следом за мной...

Мне нужно было перейти на левую сторону улицы. Я сошла с тротуара.

Дорожники, нивелируя улицу, срыли уклон ее бульдозером, опустив полотно дороги, и решили пока не трогать тротуар — покрытая снегом обочина пологим метровым откосом спускалась вниз на дорожный асфальт. По снегу скользнули лучи фар подходившего грузовика, он шел по моей стороне, и я остановилась на самом краю обочины, чтобы его пропустить.

И тут же, боковым зрением уловила чье-то движение за своей спиной, быстро мелькнувшую тень. Я только успела повернуть голову и отклонилась назад.

Шарапова промахнулась в толчке, ее вытянутые руки, которые должны были ударить меня в спину, только царапнули по рукаву и сорвались. Шарапова поскользнулась, сбила меня с ног, и мы вдвоем покатились с откоса обочины на дорогу,