– Нет! Кто вам это сказал? Кто это сказал?

– К чему отпираться? Записка из кармана Грегори Маннеринга все объясняет.

Его настрой изменился; это имя, кажется, привело его в искреннее замешательство.

– Маннеринг?.. – пробормотал он и сморгнул. – Ну же! Маннеринг! Да он же последний человек, самый последний, кому…

Я поднял руку, требуя тишины, поскольку мы оба услышали звук шагов. Дальнее окно в уборной было распахнуто настежь, и звук, казалось, шел оттуда, снаружи. Я сообщил Пруэну, что если он даже пикнет, то последствия ему совсем не понравятся. Затем я вошел в уборную, вскарабкался на умывальник и выглянул в окно.

Позади музея находился дворик с газоном и высокая стена с коваными воротами, через которые можно было выйти в переулок под названием Палмер-Ярд. Некто отпер эти ворота и вошел внутрь. Луна все еще была высоко и светила ярко; я разглядел очертания женской фигуры. Закрыв за собой ворота, она довольно быстро пошла по дорожке. Она заметила в окне тень, которую отбрасывала моя голова, и, разумеется ожидая кого-то здесь застать, помахала рукой.

– Вы останетесь здесь, – приказал я Пруэну, – и будете молчать как рыба… Как отсюда попасть на задний двор?

Он, казалось, и не думал нарушать мой приказ. Чтобы добраться до задней двери, как он объяснил, нужно было пройти через главный зал к двери, находившейся справа от лестницы. Она вела в небольшой коридор, откуда можно было попасть в его собственную комнату, а оттуда пройти к черному ходу. Я вышел в главный зал и, следуя инструкциям, попал в коротенький темный коридор как раз в тот момент, когда женщина открыла дальнюю дверь. В лунном свете я видел ее силуэт, она нащупывала выключатель. Затем загорелся свет.

Вот это была женщина так женщина, скажу я вам, господа. Мне случалось видеть девушек и более красивых, в классическом смысле слова, но никогда прежде я не ощущал в них такого очарования, которое будто бы исподволь подкралось и взяло надо мной верх. Ее присутствие можно было почувствовать. На секунду я увидел ее, неподвижную в неровном электрическом свете, стоящую на цыпочках с поднятой вверх рукой, она щурилась и моргала после темноты. На ее плечи была наброшена темная шаль, под которой скрывалось сильно декольтированное вечернее платье приглушенно-красного цвета. Она была невысокой и я бы не сказал, что полной. Я не стану изъясняться более откровенно, господа, и обрисую ее портрет так, как подобает джентльмену, поскольку наше с ней знакомство теперь носит более тесный характер. Однако, скажу вам, господа, она казалась пухленькой. Ее темные густые волосы словно отражали окружающий свет; веки над лучистыми миндалевидными глазами казались восковыми; рот был розовым, а шея – изящной. В ее взгляде читалось напряжение, было видно, что она нервничала. Но несмотря на это напряжение, от нее исходило невероятное женское обаяние – лучезарная улыбка, безудержная энергия – все это делало ее столь же яркой, как и красное платье, светящееся в этом темном коридоре. Лампочка качалась из стороны в сторону над ее головой, то погружая ее в тень, то заливая светом. Девушка устремила свой взгляд в конец коридора, прямо на меня.

– Эй, Рональд, – нервно заговорила она, – я видела свет твоего фонарика, но не думала, что ты все еще здесь. Я полагала, ты уже ушел домой, и как раз туда собиралась. Что-то не так?.. – Она вдруг остановилась на полуслове. – Кто это? Кто здесь? Что вам нужно?

– Мадам, – произнес я, – без всякого излишнего любопытства я хотел бы узнать, что за чертовщина творится в этом сумасшедшем доме. Кто вы?

– Я Мириам Уэйд. А вы кто?

Ее глаза широко раскрылись от моего ответа, и она двинулась ко мне, чтобы лучше меня разглядеть. Любопытство в ее взгляде было так же велико, как и страх.

– Офицер полиции, – повторила она за мной. – И что вам здесь нужно? Что произошло?

– Убийство.

Вначале она ничего не поняла; будто бы я произнес что-то вроде: «Парковка разрешена не более чем на двадцать минут». А когда поняла, то рассмеялась, и чем дольше она смотрела на меня, тем более истерическим становился ее смех. Ее сжатые в кулаки руки сперва потянулись ко рту, а затем накрыли щеки.

– Да вы шутите…

– Не шучу.

– То есть… труп? И кто это? Это же не?..

– Это я и хочу выяснить, мисс Уэйд. Не взглянете ли на него, может, вы его опознаете?

Она рассматривала мое лицо, будто книжную страницу, ища строчку, которую упустила за чтением; из-под длинных черных ресниц глаза смотрели с волнующей проницательностью, за которой угадывалась настороженность.

– Конечно, – с усилием выговорила она. – Я все еще надеюсь, что вы меня разыгрываете, но пойду. Я хотела бы… То есть я никогда раньше не видела… Ладно, он очень страшный? Вы расскажете, что случилось? Кто вас сюда вызвал?

Я провел ее в зал. Я еще не успел указать на него, как она увидела тот самый Экспонат, лежащий головой в нашу сторону. Когда она отскочила, я точно понял одно: это было для нее неожиданностью. Затем она собралась с духом, вытянув руки по швам, шагнула вперед, заглянула в лицо мертвеца и остановилась. Внезапно нагнувшись, будто бы собираясь встать на колени, она словно опомнилась; ее лицо, ослепительно красивое в лунном свете, вдруг стало не более выразительным, чем зачехленный верх кареты, из которой до этого выпал труп. Это отсутствие выражения почему-то словно бы мгновенно состарило ее. Вдруг в ней произошла какая-то перемена, и на секунду мне показалось, что на ее глаза навернулись слезы. Это ощущение продлилось лишь краткий миг.

Она напряженно поднялась и произнесла тихим голосом:

– Нет, я его не узнаю. Сколько мне еще на это смотреть?

Не знаю, что мною двигало. Думаю, именно некий сердцеедский флёр, исходивший от мужчины, растянувшегося на полу, нечто дерзкое в его мертвенной ухмылке и потертом вечернем наряде, заставили меня произнести следующее:

– Не лгите. Если будете лгать, это невероятно усложнит мою работу.

Она едва улыбнулась, довольно нервно. Ее руки ходили вверх-вниз по бокам платья.

– Вы очень любезны, – ответила она, – но я не лгу. Он напомнил мне кое-кого… вот и все. Бога ради, скажите же, что произошло? Как он сюда попал? Что случилось? Этот нож… – Она указала на него, встрепенувшись, и ее голос сделался еще более пронзительным. – Это же Сэм.