Ширяй перестал смеяться, перестал колыхаться, сделался серьёзным. Лицо стало злым, и взгляд напомнил, кто этот милый дедушка на самом деле.

— Да уж, — вздохнул я. — Кто бы мог ожидать. Большой человек был, что-то делал, организовывал, влиял, а потом бац, птица в мотор залетела, и всё, нет человека.

— Птица, — хмыкнул Ширяй.

— Наверняка многие будут ликовать, узнав о его гибели, — кивнул я. — А многие заплачут.

— Заплачут? — усмехнулся Ширяй. — Ты думаешь, кто-то о нём пожалеет?

— Я не сомневаюсь, — качнул я головой, — что у него была сделана куча тайников на случай внезапной смерти, и сейчас эти тайники, эти бомбочки начнут бахать там, тут и сям, и некоторым людям, может быть, даже сильным людям, станет не по себе.

Лицо у Ширяя сделалось мертвенным, будто он собирался лишить кого-то жизни. Повисла пауза, он долго и пристально меня рассматривал, а потом оскалился, показал белоснежные и, наверное, очень дорогие зубы. Раньше у него таких не было, тридцать лет назад зубы у него были гнилыми и кривыми, как у демона.

— Угощайся, — махнул он в сторону столика с напитками. — Элитные напитки, коньяки, виски, ром, где ещё такого попьёшь, как не у дедушки.

— Благодарю… Глеб Витальевич, — кивнул я

— Надо же, имя моё знает. Шустрый фраерок. Пей.

— Я не пьющий, спасибо.

— Смотри-ка, набирает очки, — ухмыльнулся Ширяй. — Кто не пьёт в кругу друзей, тот крысит. Не знал? Ладно, сынок, хватит целку изображать, говори, где документы.

Снова стало тихо. Едва слышно постукивали металлические шарики на ниточках, они раскачивались и тыкались друг о дружку рядом с настольной лампой.

— Что молчишь, где бумаги, тебя спрашиваю? Продал Назарову?

Я молчал и ждал, чего ещё они скажут. Признаюсь, смерть Назарова внесла в первоначальные планы некоторые коррективы и теперь приходилось перестраиваться на ходу.

— А почему не Никите? — махнул Ширяй в сторону Никитоса, — Не очень-то логичное поведение, если ты желаешь жениться на Ангелине.

— Ну, — пожал я плечами, — Где Ангелина и где Никита Антонович? При чём здесь он? И с другой стороны, я не думал, что ему будет интересно получить эти материалы. Его имя там лишь вскользь упоминается, так что даже не знаю, что и сказать.

— Серьёзно? — вступил в разговор Никитос.

Лицо у него было недобрым, угрюмым, смотрел он на меня исподлобья, как на насекомое, досаждающее и не дающее покоя.

— Ты хочешь сказать, что просил у Круглого материалы на меня и назывался племянником Бешметова, но при этом полагал, что мне эти материалы не интересны и меня не касаются? Наверно, ты не зря второгодник. Откуда тебе известно имя Бешметова? Теперь вот эти смс-ки тупые шлёшь.

Я качнул головой, типа, вас не проведёшь, и улыбнулся.

— Да, — без смущения кивнул я. — По поводу этого Круглого, копщика с кладбища. Ну да, было такое дело, — Отнекиваться не буду. А что касается смс-ок, то тут я не в курсе, о чём речь. Вы уж не серчайте.

— Про Бешметова откуда узнал? — холодно и зловеще процедил Ширяй.

— Ну, как откуда? Можно сказать, проявил оперативную смекалку. Поспрашивал у людей, повыяснял у того, у сего. Один сказал то, другой другое. Поговорил с ветеранами, с урками, опять же. Картинка и сложилась.

Вся троица молча уставилась на меня, явно не ожидав такого поведения с моей сторон.

— Ну вот, это собственно, всё, — пожал я плечами.

— Что значит всё? — вспылил Никитос.

— Всё, значит всё, Никита Антонович. В этом и весь секрет. И больше ничего.

Я кивнул на Нащокина.

— Просто я хочу сказать, Евгению Максимовичу про второгодника, про двойки и про Ангелину. Мне кажется, что в этом деле я показал себя очень даже достойно. Ну если хорошо подумать.

— Чего-чего⁈ — воскликнул Ширяй нахмурившись и подпустив к голосу базарных ноток.

— Я говорю, Глеб Витальевич, если хорошо подумать, то я провернул крутую операцию. Нашёл документы, которые вы бы без меня никогда не нашли. Не дал себя поиметь ни вам, ни Назарову. Того, кто меня прессовал, больше нет. Я его поймал, но устранили его вы сами. Бумаги у меня. Ну? И чем плоха эта операция? И чем плохи аналитические и оперативные способности для будущего Нащокинского зятя? Вот, собственно, что я хочу сказать.

Снова повисла тишина. Густая, плотная. Троица злодеев оторопело смотрела друг на друга, а я просто ждал, когда эффект от сказанного развеется.

— А ты борзый фраерок, — наконец, протянул Ширяй, буравя меня взглядом. — Вы посмотрите, пацаны. Шнурок. Но не просто шнурок, а с узелочком. Да только как тебе верить, если ты шантажист?

— Чего? — воскликнул я. — Не припоминаю, чтобы кого-то шантажировал. Наоборот. Вы спрашиваете, я отвечаю. Спросили бы раньше, я бы, может, и раньше ответил. Если бы вы не посылали ко мне всяких Раждайкиных да вьетнамцев. С какого перепугу я буду им что-то рассказывать, передавать или ещё что-то? Чтобы это всё улетучилось? Нет.

— Вьетнамца к тебе Назаров посылал, — поднял палец Ширяй.

— Да ну конечно, — ухмыльнулся я. — Ладно, понял. Вьетнамца сейчас, конечно, не спросишь. И Назарова тоже. Но прикольно выходит. И Назар, и вы наняли одного и того же человека, чтобы меня прессовать. Он, сука, — простите за бедность речи, по-другому трудно, — мою мать долбанул по башке. Ладно, чего вспоминать. Ему за это самому башку пробили.

— Пробили. Но хотели повесить на кого другого, да? — прищурился Ширяй.

— Хотели, да не повесили. Но не потому что сами так решили, а потому что я не дался и дёрнул за ниточки.

— За какие ещё ниточки?

— Ну, как какие? Это же Назаров дело закрыл. Его медиаканалы шум давали, люди из администрации давили. Не сами же вы решили меня оставить в покое.

— Ну и где теперь твой Назаров?

— Где-то между небом и землёй, — кивнул я.

— Вот именно. Только вопрос такой. Почему он дёргал за свои ниточки? Потому что ты ему отдал документы?

— Потому что хотел, чтобы я отдал. Но отдал только одну папку. Их там всего двенадцать было. Одиннадцать осталось.

— А может, их там было сто двенадцать, откуда мне знать?