– Первый раз в жизни.

– А я – что-то похожее, но совершенно другое, – растерянно ответил Промов.

– Это как понять? – удивился Звездин.

– В Крыму, шесть лет назад, я говорил тебе уже.

– Ты обещал рассказать, да так и не смог, – вспомнил Звездин.

– Там тоже были огромные вспышки в небе над морем, во время землетрясения.

– Так это загорания метана. Земная кора при сейсмических подвижках трескается, метан через разломы выходит со дна моря, вот и происхождение твоих вспышек, – спокойно объяснил геодезист.

Промов унесся мыслями к шестилетнему прошлому.

…Ксеня еще вздрагивала, рывками вдыхая воздух, прижимала свое лицо к его груди. Он осторожно гладил ее опаленные пожаром волосы, старался не касаться поврежденной ожогом спины.

– А я думаю, – прерывисто всхлипывая, говорила она, – чего так на душе муторно… и вроде хорошо все должно быть… познакомились, гуляем… и ты хороший, а сердце… как у тех собак… плакало…

Землетрясение в горах затихало. Спустя несколько дней говорили, что оно не пощадило даже средневековую крепость, выстроенную генуэзцами. Небо и море успокаивались. Природа замолчала, даже собаки больше не выли. На смену мрачным тучам и грозным огненным вспышкам нежданно появилась луна.

Промов еще тогда понял, насколько сильна природа и как беспомощен перед нею человек. Он надеялся, что и Шмидту известна эта простая истина.

12

Беспрерывная работа кипела полторы недели. Груды ледовых обломков и мелких кусков, не менее тысячи тонн, сгрузили на самодельные сани, перевезли в сторону. Освободили нос корабля. Ослабили, но полностью не побороли лед с боков. Самое главное – в нескольких местах пробурили скважины, заложили в них заряды аммонала.

В назначенный день весь состав экспедиции, вся не занятая нарядами команда собралась на палубе. Приготовления завершены, к попытке освобождения готовы. Бердяев, окруженный своей обу- ченной бригадой, что не один день била лунки для зарядов и теперь отгоняла слишком близко обступавших подрывника зевак, колдовал над детонатором, сверялся по бумагам, поправлял провода и ждал команды свыше.

Машины «Челюскина», не замолкавшие ни на секунду, обеспечивавшие жизнь на корабле и все полторы недели, пока он стоял, работавшие в четверть накала, сегодня выдавали полную силу. Для рывка «Челюскину» требовалось разогнать кровь по жилам, взболтать мощь.

Воронин на своем месте – в гнезде капитанской рубки. Оттуда спустился Шмидт, стремительно ринулся через толпу по палубе, люди перед ним быстро расступались.

Подойдя к Бердяеву, Отто Юльевич спросил:

– Вы готовы?

– Давно готов, – несколько напрягшись и чувствуя момент, ответил подрывник.

– Владимир Иванович тоже готов. Дело за динамитом! – кивнул Шмидт на адскую машинку в руках Бердяева полными блеска глазами.

Подрывник еще секунду медлил, потом отвернулся от Шмидта, уцепился глазами за пространство, где были погребены в льдину заряды, вслепую нащупал ручку, размотал ее, все так же, не отрывая взгляда от корявых торосов, ухватил рычаг и с силой вдавил его в корпус детонатора.

Пролетел по уродливым надолбам молниеносный каскад взрывов. Ледяную глыбу распахнуло изнутри. Поднялись в воздух крупные осколки смерзшейся воды, клубы пара и брызги воды незаледенелой. Публика на корабле дружно ахнула, многие присели от грохота и невиданного зрелища, некоторые из уборщиц по-женски задорно взвизгнули.

Что натворили взрывы, еще не было видно. Шмидт обернулся к капитанской рубке, активно замахал Воронину, посылая знаки. Тот, без всяких отмашек, уже делал свою работу: наклонялся к раструбу, проговаривая в машинное отделение команды; не поворачивая головы, сыпал указания старпому.

Корпус «Челюскина» в напряжении дрожал, вибрацию слышал каждый своими ногами на палубе. Машина срабатывала то «малый вперед», то «малый назад». Подводный руль переводился слева направо, «Челюскин» водил бортами, раскачивался, пытаясь скинуть налипшее ледяное одеяло.

Люди рассыпались по сторонам, сгрудились на бортах, с напряженными лицами следили, как выкручивается из беды их Ноев ковчег, забыв о капитане и воспринимая судно как живой, независимый организм. С жутким скрежетом и треском корабль отлип, оставил в ледяном панцире контур своего тела, людей шатнуло мощным рывком, некоторые не удержались на ногах…

«Челюскин» вырвался! И пошел проламывать ледовую кашу, елозить по ней, втаптывать, подминать под себя торосы.

– Победа, товарищи! – подняв руки со сжатыми кулаками, ликовал Шмидт. – Первая наша победа над стихией!

Люди помогали подняться упавшим, обнимались, радостно голосили. Скоро с вершины корабля стала видна пролегшая через льдину трещина, образованная серией взрывов. Бердяев довольно смотрел на свою работу – наука, технические средства и человеческий разум сотворили невозможное.

Корабль спокойно шел по мощной трещине, оставляя буран винтов за кормой. На палубе долго не стихало ликование.

И только взгляд Воронина оставался холодным, будто ничего не произошло. Капитан старался ухватиться за край этой трещины, понять – насколько она глубока и далека. Все его нутро подсказывало: какой бы ни была величины их проломленная дорога – путь к спасению еще длиннее, конца и края льдам в этих северных морях не видно.

Сразу же возобновились полеты Бабушкина. Он возвращался на борт, его тут же встречали Шмидт с Ворониным. Пилот, не показывая на лице особой мрачности, ибо кругом ходили любопытные, тихо отвечал:

– Порадовать мне вас нечем, Отто Юльевич. Дальше такое же сплошное море льдов. Все устелено. Кончится эта льдина, кончится и трещина. Проломит ли «Челюскин» новую – не могу знать.

Обступаемый торосами, корабль шел, смиряя свой ход.

Не менялся ход жизни на самом корабле. В кубрике у Промова за чаем собиралась компания: Шапиро, Новик, Троянский, Шемятников. Иногда заглядывал Звездин. Устраивали словесные прения, играли в города, в буриме, перекидывались по очереди палиндромами, кто больше знает. Начинали, как и положено, с известных:

– А роза упала на лапу Азора.

– Аргентина манит негра.

– Лимузин изумил.

Исчерпав их, доставали из памяти не такие избитые:

– Лилипут сома на мосту пилил.

– А кобыле цена дана, да не целы бока.

В конце оставались двое – художник и журналист.

– А муза – раба разума, – выуживал Шемятников.

Промов вспоминал долго, сдаваться не желал, хотя все его уже умоляли, ведь сидеть и ждать от Бориса очередной палиндром устали, хотелось перейти к очередной словесной игре. Журналист наконец выцарапал из тайных закоулков своей памяти:

– Но невидим архангел, мороз узором лег на храм, и дивен он.

Секунду висела мертвая тишина, художник поразился:

– Сам, что ли, сочинил?

– Да что ты, я на такое не способен, – отмахивался Промов.

Тянулся к творческой молодежи и Яшка, подолгу слушал их беседы, сам редко принимал участие, с интересом приглядывался к спорам, мало что в них разбирая.

Сегодня кипела очередная баталия:

– Производственных романов слишком много за последние годы, – возмущался Троянский, – уже