— Гдѣ этотъ рубль? Я его не вижу.

— Da hast du. Вотъ. Спрячь въ копилку.

Гельбке полѣзъ въ кошелекъ, вынулъ оттуда рубль и подалъ женѣ.

— Вотъ это я люблю, — отвѣчала она. — Такъ ты долженъ всегда поступать.

— Поцѣлуйчикъ, мамашенька.

— Хорошо. Но сожми губы, чтобы отъ тебя виномъ не пахло.

Мадамъ Гельбке поцѣловала мужа. Куковала гдѣ-то кукушка.

— Ты любишь кукушку, Амальхенъ?

— О, да, Францъ!

— И все-то у насъ есть, Амальхенъ, — восторгался Гельбке. — Есть хорошенькая дачка, есть садикъ. Садикъ, правда, не великъ, но за то высокъ — вонъ какія четыре сосны стоятъ.

— И одна береза, — прибавила мадамъ Гельбке. А два куста сирени-то? Ты забыла? И цвѣла наша сирень! Ты любишь сирень?

— Очень.

— Есть сирень, есть трава, есть клумба, есть цвѣты, есть кукушка. Неправда-ли, gemüthlich?

— Gemüthlich… Franz… — отвѣчала мадамъ

Гельбке и закатила глаза подъ лобъ.

— Я прочту тебѣ стихи про кукушку, Амалія.

И Гельбке сталъ читать нѣмецкіе стихи.

— Завтра ты тоже долженъ убавить изъ своего бюджета одну бутылку пива, — сказала мадамъ Гельбке, когда Гельбке кончилъ читать. — Ты помнишь, ты обѣщалъ сдѣлать мнѣ эту экономію потому, что у насъ сегодня завтракала фрейлейнъ Матильда.

— Я помню, помню, мамахенъ.

Пауза. Гельбке зѣвнулъ. Зѣвнула и мадамъ Гелъбке.

— Ну, что-же мы теперь будемъ дѣлать? — сказалъ Гельбке. — День и вечеръ провели прекрасно, заступила ночь.

— Надо спать, — отвѣчала мадамъ Гельбке.

— Komm, Franz… Пора.

Гельбке не возражалъ.

1898