— Не волнуйтесь, — произнес Борщ, — все будет хорошо. Сначала поживите в свое удовольствие — рестораны, «Фоли — Бержер», Лазурный Берег… Вам во всем помогут. Наши товарищи, французские. Ну, смелее, — он подсадил их на трап, — выше голову, дети мои! Когда прилетите в Париж, не забудьте спросить: «Где это мы?» Вы летите в неизвестном направлении, ясно?
— Ясно, товарищ майор! — отчеканил Борис.
— Зачем так официально в час разлуки? — печально сказал Борщ, и на глазах его появилась слеза.
— В вас умер актер, — сказала Ирина.
— Во мне все живо, дочка, — подмигнул он, — ну, ни пуха, ни пера.
И Соколов поглотило огромное чрево самолета…
Толпа, запрудившая поле парижского аэропорта, была огромна. Она волновалась, трепыхалась и колыхалась. Она напоминала Средиземное море перед грозой.
В ней были президенты «Франко — Соколовского института» и «Соколо — Франковского», «Академии Сокола» и общества «Сокол в небе».
Две проститутки — комсомолка Чио — Чио — Сан и старый посол.
Три министра — один бывший и два будущих.
Гений Гуревич с Афродитой.
Выдающийся французский актер в гриме Сокола.
Не менее выдающаяся актриса без грима. И почти без одежд.
Гражданин Израиля — эстонец Аймла с принципом «Каасииви Виикааки» над головой.
Мадам Шварц в новой шубе из сибирских соболей — в честь русского гостя! Два парижских вихрастых интеллектуала в очках, в которых бы сам Борщ не признал милых сердцу Ушастика и Зубастика.
Представитель голландского Королевского Двора лейб — компот Орест Орестыч с золотой лентой через плечо.
Второй представитель Израиля — грузин Гурамишвили с двумя портретами в руках — одалиски и зубоврачебного кресла.
Бык — офицер, живой и подвижный — видимо, история, рассказанная комсомолкой, оказалась легендой. Бык был в форме испанского королевского флота.
И, наконец, графиня Анфиса — скрывшаяся в неизвестном направлении Анфиса Фирсовна дошла пешком до Тосканы и там вышла замуж за 92–летнего графа Конти, как она утверждала — по любви.
Лоб графини светился непонятным таинственным светом. Луч исходил как раз из того места, куда угодил когда‑то камень гения Гуревича. Странное свечение началось сразу после попадания и со временем усиливалось.
Графиня Анфиса и помогающие ей прожекторы аэропорта освещали летное поле и окрестности.
Все ждали самолета.
Наконец, он появился в небе. Графиня подняла голову и осветила его.
Самолет шел на посадку в ее луче.
И сел тоже.
Подали трап.
Открыли двери — и в них появились Борис и Ирина.
Восторженными криками толпа приветствовала их.
Президенты бросились к трапу. Их отталкивали два будущих министра.
И мадам Шварц.
Борьба шла за перый поцелуй.
Щелкали вспышки камер, стрекотали, лезли в уши, в нос.
Один из журналистов вынырнул где‑то из‑под левой ноги Бориса.
— Три слова для наших телезрителей! — выкрикнул он.
Борис поглядел на бушующее море, на прожекторы, на горящую вдали башню.
— Где это мы? — неестественно спросил он.
— В Париже! — хором ответило море…
