Выбирай. Хочешь — «окнами на улицу», хочешь — «окнами в сад»? Если тебе нравится домашний стол, хорошо: «Порядочная семья сдает комнату со столом». Ты любишь общество? Отлично: «семья, имеющая сына, ученика средней школы…» Ты умеешь одним пальцем побренчать на рояле «Не пойду домой?» Прекрасно: «Предоставляется в пользование рояль». Ты, может быть, и сам чувствуешь, что у тебя этак чуточку, как говорится, ветер в голове? Чудесно: «Обеспечен строгий надзор». Может быть, ты не прочь от имперского советника?.. Pardon, неосторожный вопрос — так далеко в своих пожеланиях чехи не заходят!-Но немцы… даже в этом они молодцы!

«Бездетная семья чиновника, чисто немецкого образа мыслей, сдает комнату со столом учащемуся младшего возраста».

Три часа дня. Отец и сын приехали утром в Прагу, навели справки об интересующем их адресе и теперь поднимаются по лестнице дома, указанного в объявлении, на третий этаж. У восьмилетнего Фердинандека на голове шапочка, как у бурша, на отце, весьма почтенной внешности, — сюртук, как у горожанина средней руки.

— Это здесь, — показывает Фердинандек на карточку и поднимается на цыпочки. — Позвони ты, — приказывает он отцу, видя, что самому не дотянуться до звонка.

Они входят. Их встречают господин и дама. Отец тут же протягивает руку — взрослые люди, известно, дружат сразу — и излагает цель своего посещения. Фердинандек с важным видом молча проходит вперед. Идут через первую комнату; на стене висит портрет Бисмарка. Во второй — портрет Мольтке{45}. В третьей, которая сдается, — портрет «турнфатра»[76] Яна{46}. Все снова возвращаются в первую комнату. Фердинандек подходит к ширме, обклееной картинками. Здесь он видит чешского льва с перевернутой кастрюлькой на голове, около сотни вырезанных из «Фигаро», «Кикирики»{47} и т. д. карикатур на чехов; Фердинандек слегка усмехается. Господин и дама, которые с беспокойством наблюдали за выражением его лица, вздрагивают от удовольствия и приглашают посетителей сесть.

— Симпатичные лица, — шепчет отец и добавляет: — Чисто немецкие.

— Человека создает не внешность, а образ мыслей, — укоризненно шепчет Фердинандек, оборачиваясь. — Так, значит, вы немецкая семья? — спрашивает он хозяев и карабкается на кресло, предоставив отцу стул рядом.

— Да, конечно, — подтверждает господин. — Я сам родом немец и к тому же чиновник.

— О, австрийские чиновники… они всегда… — пытается сказать что-то отец.

— Тсс! — шипит на него Фердинандек. — Веди себя прилично у чужих людей! Я никогда ни у кого не спрашиваю, чем он занимается. У нас, немцев, есть такой недостаток: в обществе мы всегда — один профессор, другой адвокат, третий чиновник, и никто не назовет себя человеком — я хотел сказать — немцем. Ну, а что вы думаете по поводу собрания в Линце?

Хозяин смущенно краснеет.

— Прекрасное собрание… нашим удалось…

— Удалось, удалось — ничего не удалось, — перебивает его Фердинандек и добавляет с болью в дрогнувшем голосе: — Мы опускаемся все ниже, поверьте мне! Что бы там ни сказал доктор Гросс{48} о многочисленном представительстве, девяносто четыре депутата — это просто смех! Нас угнетают… Нас так мало… серьезные опасения… слишком серьезные… Доктор Гросс говорил со мной откровенно. Но все-таки мы не сдадимся! — И Фердинандек с решительным видом распахивает курточку: на его груди красуется трехцветный флажок Германской империи. — Мы еще покажем им свое лицо: «Лица германцев и после смерти наводят ужас», — сказал Светоний{49}.

Лица присутствующих непроизвольно, становятся угрожающими.

— Удовлетворение пожеланий народа! — продолжает Фердинандек. — Как же это возможно?

— Ну, в рамках конституции, — замечает отец.

— Борьба не на жизнь, а на смерть! — прерывает Фердинандек своим резким дискантом. — Почему же нам не позволяют господствовать, как до сих пор? Не родилось еще такого немца, который стал бы отрицать, что немецкий народ — самый справедливый народ в мире! Но это все напрасно, мы не допустим! Мы онемечим чехов, мы им покажем, как отрекаться от «благодетельного немецкого языка», сказал Бисмарк, хе-хе-хе!

— Хе-хе-хе! — раздается вокруг.

— Есть в доме какие-нибудь чешские дети? — снова спрашивает Фердинандек.

— Внизу у привратника два мальчика. Один шести лет, больной…

— Ну, я буду считать его силезцем, он будет получать у меня взбучку раз в неделю, — немедленно решает Фердинандек.

— А другому восемь лет, здоровый такой мальчишка!

— Нет, я не стану бить даже младшего, — меняет так же поспешно свое решение Фердинандек. — «Германцы обладают величественной осанкой, но сердце их еще величественнее», — так говорит Тацит{50}. Однако я заметил, что у вас австрийское произношение. Терпеть его не могу, я лично предпочитаю северонемецкий диалект. Мне было бы приятно, если бы и вы к нему привыкли.

Господин и дама кланяются.

Фердинандек сполз с кресла и остановился возле рояля у низкой полочки с нотами. Он роется в нотах.

— Вагнер… Вагнер… Брамс… «Два танца» Дворжака… «Мечты» Сметаны… Ну-с, я не против, если вы будете упражняться в этом, — добавил Фердинандек галантно, видя, что хозяева смутились, — только я просил бы не играть этой чепухи, когда я дома. Словом, мы кончили, отец!

Отец быстро достает объемистый бумажник.

— Значит, я уплачу сейчас за пять месяцев вперед… — шепчет он.

Фердинандек удерживает его властной рукой.

— Ты никогда не поумнеешь! Только за один! В конце концов это чиновник, а я таким людям не слишком-то доверяю.

Перевод В. Чешихиной.

Сватоплук Чех{51}

ЗАЛОЖЕННАЯ СОВЕСТЬ

Наши писатели страдают одним недостатком: они слишком сорят деньгами. На бумаге, спешу добавить. Проследите за каким-нибудь героем на его десятилистном жизненном пути. Что вы увидите? Обычно он не имеет ни должности, ни доходов, а между тем останавливается в самых лучших гостиницах, кушает самые дорогие блюда, курит замечательные благовонные гаваны; для нищих стариков у него всегда наготове дукаты; на чай он дает тоже не меньше дуката; для прогулок безлунной ночью к его услугам всегда оседлан резвый конь; он купается в море, путешествует по Италии; и, убив таким образом целых девять листов расточительной жизни, на десятом имеет еще достаточную сумму, чтобы, и отчаянии от измены своей возлюбленной, кинуться в шумный водоворот наслаждений, топя печальные воспоминания в волнах шампанского, развратничая, безумствуя и предаваясь оргиям… Да, как я уже сказал, писатели наши не знают цены деньгам.

Менее значительными суммами они просто пренебрегают. Если у них встречаются точные цифры, то это всегда миллионы, двадцати- или даже тридцатитысячные доходы — о меньшем они и толковать не станут. Разве не приходилось вам читать о том, что, скажем, какой-нибудь Артур получает сорок пять золотых в месяц?

Отсюда другой недостаток. Характеристики действующих лиц всегда лишены одной существенной черты. Подробно описываются фигура, волосы, нос,