пели Никита и его ансамбль на деревянном митинговом помосте рядом с аэропортом Шереметьево-2 лирическую песню, которую мы услышали впервые на пустынном зимнем пляже. Вероника стояла рядышком и дирижировала вниз, где большая толпа народу, в основном — людей молодых, слушала песню с должным восторгом. То здесь, то там из толпы торчали плакаты: ТОЛЬКО НИКИТА КРОПАЧЕВ СПАСЕТ РОССИЮ!, РОК — ЭТО СВОБОДА!, ДОЛОЙ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИХ!, ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОК-ПАРТИЮ КРОПАЧЕВА-МЛАДШЕГО! — и несколько особенно трогательных: ДО СВИДАНЬЯ, ПАПОЧКА! Самолеты, садясь и взлетая, перекрывали на мгновенья песню гулом, но, когда не перекрывали, она доносилась и в шумный, суетящийся зал отлетаю

Аглая издали глядела на очередь к таможне, включающую Кузьму Егоровича, Машеньку, Жюли. Туда-сюда таскал тележку с чемоданами носильщик Равиль.

— Но что я там буду делать?! — прямо-таки ужасался Кузьма Егорович, готовый, кажется, сбежать, как Подколесин.

— Скажи дедушке, — обратилась Жюли по-французски к Машеньке, — что многие истинные коммунисты продолжали борьбу в эмиграции.

— Бабушка говорит, — перевела Маша, — что многие истинные коммунисты…

Никита с товарищами пел, Вероника дирижировала, поклонники кричали, свистели, хлопали, махали плакатами и фотографиями ребенка-Никиты в матроске на коленях тридцатилетнего отца…

Аглая смотрела на Машеньку, Машенька — исподтишка — на мать взрослым печальным взглядом.

— На что жить, на что жить! — передразнила Жюли по-русски. — Спроси у деда, сколько он получал, пока его не выгнали.

— Дед, а сколько ты получал, пока тебя не выгнали?

— Полторы тысячи, — ответил Кузьма Егорович ностальгически.

— Сколько ж это выходит? — полувслух по-французски прикинула Жюли. — Один к одному, что ли? Переведи дедушке, что самая средняя проститутка зарабатывает у нас больше за вечер.

— У нас, кажется, тоже, — вздохнул Кузьма Егорович, и тут их позвали за перегородку.

Никита влетел в зал.

— Эй, отец! — крикнул. — Жди в Париже в составе правительственной делегации. Вероника гарантирует! — и помахал прощально.

Вещи ползли сквозь рентген-аппарат. Таможенник выдернул большую сумку:

— Что у вас тут?

— Как что?! — возмутилась Жюли. — Белье, одежда!

— Нет, вот это! — и таможенник, запустив в сумку безошибочную руку, извлек склеенный из осколков бюст Ленина.

— Этою — засмущался Кузьма Егорович. — Это сувенир.

— Не положено к вывозу, — отрезал таможенник и бюст отставил.

— Как не положено?! — возмутился Кузьма Егорович. — Почему не положено?! Эта вещь не представляет художественной ценности. Вот — справка из Министерства культуры!

— Потому что… — не нашелся что ответить таможенник. — Потому…

Седовласый, наблюдая на мониторе прощальную сцену, раздраженно сказал:

— Потому, осёл, что мы отказались от экспорта революции!

Москва, 1990 г.