– Сонька, убирайся вон немедленно.

– Да, уж конечно, уйду, – сказала толстая Сонька, накидывая на голову нейлоновый шарфик ангельской чистоты и прозрачности. И добавила с порога: – Мадам, – будущая колхозница!

Как только за ней закрылась дверь, Ласточка подбежала к Егору и тоненькими руками обвила его шею.

– Дурачок! Я-то думала, что у тебя родители богатые. Теперь понятно, почему ты одеваешься не шикарно и вообще… экономишь. Ну да наплевать, я тебя все-таки люблю.

Милое слово, проверенное веками, возымело свое действие. Егор воскликнул:

– Я вырву тебя из лап этой Соньки!

Ласточка удивилась:

– Еще чего не выдумаешь! Сонька сама у меня в руках.

– Ласточка! Ну, зачем тебе все это? Почему ты не хочешь жить, как все, как наши студентки, как ваши продавщицы, что не знаются с соньками?

– Чтоб ходить в скромненьких платьицах и дешевеньких туфельках?

Она подбежала к двери и заперла ее на ключ.

– Чтобы кто-нибудь не ввалился!

После поцелуя, против которого Егор не смог устоять, несмотря на серьезность минуты, он снова вернулся к прежнему:

– Ласточка, уж если ты пока не понимаешь, что это безобразная жизнь, так подумай о том, как будет ужасно, когда вас накроют вместе с Сонькой!

Ласточка свистнула довольно искусно.

– А кому это надо? Поди в наш магазин, в отдел кожгалантереи. Мужских перчаток либо совсем нет, либо за ними очередь. Но какая-нибудь тетка в платочке обязательно на ушко предложит тебе перчатки любого размера, по двойной цене. Изловить такую тетку вовсе не трудно, однако она торгует себе и живет припеваючи.

– Но…

– Обожди. А загляни ты, извиняюсь за выражение, в общественную уборную при нашем магазине. Там с утра до вечера Сонька и еще с десяток сонек зимой продают из-под полы пуховые платки, а летом нейлоновые блузки и босоножки. У них товар сезонный, и зарабатывают они на нем уйму. Больше, чем ты будешь зарабатывать, когда станешь инженером!

– Нечего сказать, красивая жизнь… в общественной уборной!

– Ах, так…

Это была их последняя встреча.

Егор погрустил три дня. Срок довольно продолжительный для его возраста. Девушки-студентки всполошились и с материнской заботливостью стали расспрашивать об Егоровой печали.

Сперва он говорил:

– Да ничего, в общем, просто так… – Но, когда заботы удвоились, он придумал другое объяснение и сказал:

– Мне сообщили, что умерла одна девушка. В общем… ну, которую я любил.

Студентки ахали, сочувствовали, а одна из них радостно воскликнула: «Ой!» – но тут же устыдилась своей несдержанности и принялась сочувствовать больше всех.

Все это так понравилось Егору, что он погрустил еще один день, но уже чисто формально, а потом развеселился. И уже больше не вспоминал о дорогой покойнице. И не думал о ней.

Все другие о ней тоже не думают.