Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 83

Повсюду Ингварь высматривал, не обнаружится ли где ясновласая краса, на какую безошибочно укажет сердце. Однако откуда было взяться прекрасной Ижоте в захолустном Свиристеле?

Но сердце – оно такое. Если начнет чего-то жаждать, так вскоре и найдет.

На следующий год после того, как отец привез чудесную книгу, был съезд Ольговичей в Чернигове. Пресветлый князь собрал весь обширный род, с детьми, с домочадцами – ради укрепления уз и единения.

И там, в огромном соборе, переполненном князьями, княгинями, княжичами и княжнами, Ингварь увидел девочку с сияющим ликом, с золотыми власами ниже плеч. Раз только взглянул, и сердце крикнуло: она, Ижота!

Ее и звали почти так же: Ирина. Была она единственной дочкой западного соседа, князя Михаила Олеговича Радомирского.

Девочка устремленного на нее трепетного взгляда не заметила, к обомлевшему Ингварю ни разу не повернулась, но это было и не нужно.

Он каждую черточку сохранил в памяти и взлелеял. Смотрел на знакомые картинки, где у Ижоты лица почти что не было, только длинные желтые волосы, – и видел Ирину. Год за годом думал о ней, мечтал и тем был счастлив. Увидеть радомирскую княжну во второй раз не чаял. Где, как?

У отца с Михаилом Олеговичем, как и с другими соседями, не прекращались ссоры. Да если и увидел бы – что с того? Третий сын захудалого свиристельского князя не ровня и не пара радомирской наследнице. Радомир и больше, и многолюднее, и богаче – потому что находится дальше от Степи.

На расстоянии вздыхать по княжне Ирине было, пожалуй, даже утешительно.

…Но два года назад, когда умерли отец и брат, всё изменилось. На тризну и поминовение съехались соседи. Пожаловал и радомирский Михаил Олегович. Обнял, назвал «сынком», просил непременно в гости пожаловать.

Месяца два Ингварь трепетал – и алкал увидеть Ирину, и страшился. Вдруг она совсем не такая, как ему грезилось целых шесть лет? Может, она выросла и стала обыкновенной девицей. Власа потускнели, лик не сияет?

Не выдержал, конечно. Поехал.

И пропал. Пропал, как глупый свиристель, что сел на смолу и увяз коготками. Трепещет крылышками, рвется улететь – да ни с места, и уж сам понял, что ему пропадать.

Вырасти-то Ирина выросла, но обыкновенною не стала и сияния не утратила, а многократно прибавила.

Когда Ингварь княжну увидел впервые после давнего, детского любования – потемнело в глазах, так лучезарно блистала ее краса. Волосы сделались еще пышнее. Они были закручены золотыми локонами по сторонам тонкого белого лица, а в огромные, затененные длинными ресницами глаза Ингварь посмотрел – и, почувствовав, как вслед за взором тянется душа, испугался. Более встречаться взглядом с Ириной он не осмелился. Не смотрел на нее, а лишь подсматривал, коротко и боязливо.

Сама-то она на невзрачного соседа взирала равнодушно, уста размыкала редко. У русских не как у греков или половцев – женщин от гостей не прячут. Можно и беседу вести, и за трапезой вместе сидеть. Но при радомирской княжне Ингварь, и так неговорливый, сделался пень пнем: слова складного сказать не мог, кусок до рта не доносил, давился вином. Ей он, должно быть, показался недоумным.

Но ничего не мог с собой поделать, повадился-таки ездить к Михаилу Олеговичу. Всякий раз, настрадавшись от Ирининой рассеянной холодности, давал себе зарок: всё, боле никогда. Но душа, как не желающая заживать рана, начинала саднить, тянуть, кровоточить, и он выдумывал предлог поехать в Радомир. Туда мчался быстрой рысью, обратно – шагом, повесив голову и проклиная свою бессчастную судьбу.

Последний раз был давно, восемь месяцев назад. И тогда твердо порешил, что хватит, отрезано.

Ехал-то с надеждой, глупой. Подслушал, как в гриднице отроки друг перед другом похваляются победами над женским полом. Один, первый из всех ухарь, сказал, что девки и бабы все одинаки, любую можно взять, коль улестишь хорошим подарком. Мысль была простая, но Ингваря поразила. Он-то на Ирину снизу вверх взирал, будто на облако небесное, а она ведь женщина, Евина дочь. Если что-нибудь дорогое подарить, может, станет поласковей?

Дорогих вещей у него было две: серебряное зеркало из материнского приданого и чудесная книга с картинками. Ингварь без колебаний выбрал книгу, главное свое сокровище. Потому что для любви надобно жертвовать самым лучшим. Так и Трыщан в повести говорит: «Недостоин любви тот, кто не стал пред нею нищ».

Восемнадцатого сентября, на Иринино тезоименитство, повез свой подарок.

В Радомире по случаю праздника оказались и другие гости – трое княжичей из сопредельных земель. Каждый вьется вокруг княжны, перья распушает что селезень перед уткой, в женихи метит. А Ирина весела, довольна, на щеках румянец – нравится ей.

У Ингваря сердце так и сжалось.

Опасней всего показался ему Володарь Северский. Хоть Ингварь был сам себе князь, а тот всего лишь княжий сын, но зато старший, и отчина – не пустяшный Свиристель, но богатое и сильное Северское княжество. Володарь вел себя дерзко, над остальными насмешничал. Ингваря называл не иначе как «невеликим князем», что было вдвойне обидно, поскольку северец был собою статен и чуть не на голову выше. Ирина тем шуткам смеялась…

Ее мать, княгиня Марья Адальбертовна, подлого Володаря тоже отличала. Сажала за стол между собой и дочерью, говорила с ним ласково, коверкая русские слова – она была франкиня. А Ингваря называла шипящим словом «Таште́», которое Бог весть что значит, но, верно, что-то нехорошее.

Горше всего вышло с книгой. Стали все именинницу величать, дары дарить. Липовецкий княжич поклонился собольей шубой. Мякининский – отрезом византийской парчи. Володарь поднес золотой с яхонтами гребень, сам вдел Ирине в волоса. Княгиня Марья руками всплеснула, по-своему затараторила, сама побежала за зеркалом. Оно было хуже, чем Ингварево – тоже серебряное, но меньше и тусклое. Вот когда он пожалел, что не тот подарок выбрал. Однако делать нечего. Подошел черед – волнуясь и трепеща, отдал свою драгоценность.

– Книга? – только и молвила княжна. Аксамитовый плат, в который был завернут дар, ее заинтересовал и то больше.

Володарь засмеялся:

– От невеликого князя невеликое и подношение.

Ирина книгу небрежно отложила на лавку. В то мгновение Ингварь и поклялся себе: отныне в Радомир ни ногой.

Продержался двести сорок семь дней – все считаны, каждый был терзанием. Дни-то еще ладно, забот невпроворот, но ночи давались тяжело. Сначала долго не сомкнешь глаз, всё о ней думаешь. А уснешь – мучают видения. То она его прочь гонит и смеется, то, наоборот, плачет и корит: что не кажешься.

Вся Ингварева душа была изъязвлена треклятой этой любовью, словно больное дерево червоточиной.

И настала минута, когда он понял: так далее невозможно. Мечтаниям и глупым, непослушным надеждам должно положить конец. Возникла мысль – верная, но страшная. И понемногу проросла, дозрела.

Надобно поехать в Радомир, попросить княжну Ирину в жены, получить отказ, притом обидный, со смехом, и тогда уже навечно оскорбиться, затоптать любовный огнь в пыли. Конечно, от ожога будет больно. Но лучше скоротечное уязвление, чем многомесячная нескончаемая туга.

И больше о ней не думать, не тешиться грезами. Жить не глупым сердцем, а головой, которая, освободившись от морока, наверняка поумнеет.

Собирался-собирался и наконец собрался. Для сватовского дара взял последнее свое сокровище – зеркало. Вещь такая, что не стыдно и в великокняжеских хоромах повесить. Может, из-за нее откажут без лишнего глумления. Князь Михаил Олегович всё красивое и дорогое ценит. Обычай же был такой: если на сватовство отказывать с зазором, то подарок надо возвращать. Хочешь оставить – уважь жениха, не позорь.

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 83