– Да кто ж тебя злить-то вздумал, Дунечка, что ты, мы ж к тебе с поклоном пришли!

– Ух, вертихвостка!

– Ты что? Прости, если чем обидела, хочешь, на колени встану просить прощения? Хочешь?

– Ох, егоза, ох…

– Что ты, что ты… – Баба Нина тут же упала на коленки перед Воробьихой и схватила ее за руки, ползая перед ней и без конца причитая о прощении, о помощи, о том, что к ней пришли с поклоном и негоже без помощи отказывать людям.

Воробьиха села обратно за стол, посмотрела в мутное окошко, сквозь которое едва пробивался солнечный свет, и уже спокойно, не оборачиваясь на нас, продолжила:

– Не могу. Не могу. Нет меня на всех. Нет на то ничего… Я что смогла, то выпросила, остальное не могу. Я не могу. Больше никто не может. Они своего хотят, не нужно было вообще ее в дом вести.

– А как же, как же мать родную в лесу оставить?

– У нее теперь другой дом. Нет ее здесь, силой воротили, а теперь лучше не будет.

– Дак подскажите хоть, баба Дуня, как поступить-то? Не в лес же ее обратно отдавать?

Старуха вновь посмотрела на нас полным злости и отчаяния взглядом. Лицо ее вновь скривилось, губы что-то зашептали, а глаза… Глаза даже не шевелились. Словно стеклянные камни.

– Нечего тут! Ничего не сделаешь… Подальше держитесь, подальше… Ей все равно срок отведен. Держитесь подальше, чтобы никого с собой в дыру не утащила. Уже скоро ей пальцы свяжут. А теперь все… Теперь уходите! Я все сделала… Что могла… Не могу больше… Не могу помочь. Нет теперь таких, кто бы смог. Умерли все. И остатки ключей передали, чтобы не мучиться никому больше.

Глава 38. Срам

Когда мы вернулись домой, то застали маму, тетю Веру и бабушку в большой комнате. Они тихо сидели друг напротив друга и о чем-то общались.

– Ну что? Как сходили?

– Да никак. «Ничего не могу, – говорит, – поделать». Мама, ну а ты что?

– Да с ней что-то все… То вроде понимает все, а потом опять за свое.

– А что она?

– Да все каких-то мужиков в фуфайках видит.

– Мужики в фуфайках?

– Ну.

– Какие хоть мужики-то?

– Да кто ее знает. Все какие-то мужики, а потом, говорит, не может спать спокойно, все какие-то голоса ее зовут.

– Опять!..

– А что тут поделаешь? Аж до слез сама себя довела.

– Мама, ты чего?

– Чего?

– Какие хоть мужики-то в фуфайках? Али что?

– Не знаю.

– Тебе кажется что-то?

– Да чего же, ничего не кажется мне.

– Вот, сейчас ей ничего не кажется, а до этого сидела да плакала, говорила, что покоя нет.

– Дак да, и все еще руками отбивалась, как будто кто перед глазами у нее стоит.

– Мда уж, я даже не знаю, что тут теперь. Легче и не становится.

– Может, все-таки врачам показать? Само не проходит, а только хуже с каждым днем.

– А что врачам? Врачи, понятное дело, положат в дурку, и всего делов.

– Дак может, там вылечат? Я слышала, там лекарства какие прописывают, да может, и лучше сделается.

– Не знаю…

Я сидел у окошка и представлял, что будет, если бабушку отправят на лечение к врачам. Странно, но иногда в голове всплывала мысль, что тогда все и встанет на свои места. Умные врачи скажут, что это с ней такое, объяснят все, чего мы так боялись, и тогда все закончится. Какое-то сопротивление изнутри одолевало меня. Словно что-то давало мне понять, что не хочет, чтобы все это заканчивалось. Но и продолжение было страшным. Настолько страшным, что в такие моменты я был готов смириться с чем угодно, лишь бы ничего этого не видеть и не слышать. Вот была бы возможность наблюдать за всем этим со стороны… Мне тут же самому сделалось противно от этих мыслей: я хотел не помочь близким, а оставить их в тяжелой ситуации, но самому во все этом не участвовать, а только наблюдать. С другой стороны, наверное, очень многое можно было бы познать. А может, и нет. А может, и нечего познавать? Шорохи в коридорах, тени на чердаке, на веранде – может, ничего этого и не было?

Через некоторое время меня послали на ферму за молоком. Я взял бидон и потихонечку поплелся по деревне в сторону фермы. По дороге мне попался Дым, чье пыхтение как всегда было слышно издалека.

– Здравствуйте, дядя Толя.

– Хм-м-м… Хм-м-м… Здравствуй. Ну, как бабушка? Все так же?

– Да, что-то пока не очень.

– Хм-м-м… Хм-м-м… Мда. Мда…

Он немного еще постоял напротив меня, качая головой и думая о чем-то своем, а потом пошел дальше. Я тоже не стал задерживаться. Дойдя да фермы, я сразу же обратился к местной работнице, тете Зине. Она, попросив передать привет «Танюшке и девчонкам», налила полный бидон молока, и я поплелся обратно в сторону дома. Солнце потихонечку клонилось к лесу. Скоро начнет темнеть. По пути я думал о том, можно ли будет хоть когда-нибудь с кем-нибудь поделиться пережитым. Полбеды, если просто не поверят. А если заранее поверят, желая услышать что-то удивительное, то не найдут ничего такого. Ну, что-то шумело. Ну, что-то где-то мелькало. Если бы я или кто-то из нас при этом еще хоть раз смог явственно увидеть что-то этакое, то это другое дело… А так… Что я видел? Ровным счетом ничего. А что же тогда меня так напугало?

На этой мысли я остановился. Я увидел свой дом. Возле него стояли ребята и пялились на крышу. Степка больше всех верещал и тыкал пальцем, остальные ребята тоже указывали на нашу крышу и смеялись. На ней кто-то стоял. По моей коже пробежал мороз. Да ну, не может быть, что за ерунда еще? Человек на крыше? Кто? Зачем? Или опять какая-то дрянь происходит? Я подошел ближе. На крыше, прямо у самого конька, стоял голый человек без одежды. Я побежал без остановки. Чем ближе я подбегал к дому, тем яснее становилось: на крыше была бабушка. Голая. Она стояла и смотрела куда-то вдаль.

Когда я оказался у самого дома, у меня уже не было ни тени сомнений в том, что это она. Старческая обвисшая фигура, гордая осанка, отрешенный взгляд вдаль. Да как она вообще туда попала? Зачем она голая забралась на крышу?