а девки все равно меня не любят. Только на плохое все тянет: корову свою задел — у нее кила выросла, зоб-от. Корову испортил — еще птицка на плеце стала. Собаку свою испортил. Ну, думаю, мужик-то этот скотина, бесей мне напустил, бесям меня науцил. Хожу, терпеть не могу, все кого-то испортить хоцу. А не могу цужих-то испортить, только своих испорцу, и птицка прибудет. Потом накупил пряников, заставил бесей пряники пересчитать. «Сейчас — говорит, — приду». Они ведь крепят, они ведь не отстают от него. Дал им работу, а сам к старушкам пошел, пал на колени, «прости, — сказал, — осподи, мужик меня науцил». Посмотрел в окно, а беси-то горят в огне (Коми, Усть-Цилемский район, Пачгино, 1985).
№ 344. Как-то мой Леня пришел ночью во двор, на ферму, коров проведать. Обернулся, смотрит, стоит парень, красивый, молодой, в костюме, в шляпе. Леня ему говорит: «Ой, откуль ты взялся!» Тот обернулся и пропал. Тогда Леня понял, кто то был и говорит себе: «Господи, да покажись ты мне еще хоть раз!» Потом тот же парень к нам домой приходил. В деревне-то этого не знают, я уж в деревне-то этого не говорила, тебе уж только вот скажу, ты ведь человек приезжий, образованная. Опять молодой, красивый, как портрет. Стоит у двери молча, ничего не говорит, потом пропал. Незадолго до того мы у бабы Фени были, она нам коровушку искала. А она с маленькими зналась. Одного из них она-то, наверно, и прислала, чтоб проверить, все ли мы сделали как надо (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
№ 345. А они, как вот когда покажется таким, как мы человеком, когда собакам, когда кошкам, кому как. А вот что маленьким звали, и не знаю. У бабки Фени-то были, так их Гараська, Климка да Трофимка звали. Один раз батька-то у Фени заболел. Меньшая девка-то его кормить не стала, одни колобки грубы. Так он и напустил на нее. Когда она в коридоре была, подошел к ней, сапоги красновские, с галстуком: «Ксенья, дай мне твой перстень». А она ему: «Не могу, дареный». «Ну так и у меня дареный, давай меняться!» Да как начал хватать его. «Тятька, тятька, заступись!» А батька: «Давай, Гараська, сильней!» А уж когда закричала дурным голосом, так уж и сказал, что хватит (Новгородская обл., Пестовский район, Ельничное, 1986).
№ 346. Вот которы знаются с им, с бесом-то, дак оне тожо, видимо, каку-ту службу несут. А как жо! Че-то оне дарят лешому-ту. Это черту-ту.
А один мужик сказал, что я сорок зайцох седни заловлю в петлю. Вот посмотри, с кем-то заспорил, заспорил. Он, видимо, шибко лешака загадал. И вот оне все 39 нашли, а етот, лешой-от, зайца гонит в петлю-ту. Ишо загнал. Мужик подошел. Он ему по носу дал, так и нос слетел. Вот так, слишком большую задачу дал лешому-то (Пермская обл., Соликамский район, Харюшино, 1989).
№ 347. На Чистый четверг колдуют. Соседка у нас была, так она колдовала. Вот пошла к своему соседу и хватала навоз с подворотни, чтоб скотина изводилась. Не успела, сосед поймал.
Вот если глаз плохой, не у каждого это, и делают воду и камешки с бани берут и угольки, на гада, и солицы посыпят и ложки моют в этой воды. Воду делают от глаза и от укуса; коров, бывает, жагает гад.
Вот у меня сын был маленький, я ходила на уколы. Иду с той деревни, куда замуж была вышедши, с Труфанова. Иду по берегу. Идет бабка старенькая, а я так быстро иду. А вот что она подумала? Я пришла домой, мне стало плохо, стала кричать от боли, мне уже кости ломает, голова болит у меня. Вызвали медика. Я крычу, мне все плохо. Медичка жила у бабы Кати, а она умела делать водичку от сглазу. Сделала и говорит: «Помойте и спрысните и дайте попить». Помылася я, спрыснули со рту, от неожиданности и прошло у меня. Вот как бабки помогают. Может, они скажут и три слова каких, а сразу помогает и сделают (Новгородская обл., Старорусский район, Котецкое, 1990).
№ 348. Сглазили меня однажды. Ездила я в Русу, приехала я с Русы, и сразу у меня все заболело. И врач приходил, и ничего. Ну, потом отговорили. Ну, это вот женщина со мной в автобусе ехала и прямо в глаза мне что-то сказала. А я вот до сих пор, как про ту женщину вспоминаю, дык зевать начинаю. А она мне прям в глаза так и сказала, а что сказала, дык я этого не скажу.
А по всякому сглазить можно. Бывает, что подумают про себя, а бывает, что в глаза скажут. А чтоб не сглазили, детей моют всегда (Новгородская обл., Старорусский район, Кривей, 1990).
№ 349. Мой муж говорил: не развести меня никому, колдовства нету такого. А мать развела. Принесла мяса с запахом. Сварила, меня позвала. А раньше никогда за стол не звала. Я и поняла. Запах-то нехороший. Поела. И стал муж на сторону ходить (Вологодская обл., Белозерский район, Плосково, 1988).
№ 350. Один раз я пришла из бани. Платья носила безрукавы, сыну дала грудь, а тут сосед пришел, а у меня грудь была бела, он и оприкосил. Грудь заломило у меня всю. Церный человек, прикосливый. А у меня свекровь, ножницы хватила да с малицы[175] с заду лоскут хватила у него. «Переял мою невестку», — говорит. Он и признался. Тут мне и легце стало.
Прикос, это обдумывают как, съедят как человека, оговорят, он и заболеет. Одумать и целовека могут, и корову, оприкосить. Подумат кто: «Во как работат он ловко», вот и одумат (Архангельская обл., Мезенский район, Усть-Пеза, 1986).
№ 351. Доспешка: идешь, спешишь, проступисси, поскользнесси — заболит. На меня напало — одна напустила по ветру, и пошли волдыри. Иду с фермы, идет женщина, она зла на меня. Я бегу, говорит: «Фу, красна рожа, когда ты сдохнешь, тебя и смерть не возьмет!» Я пришла домой — не встать, пошли волдыри. Кой-как сошла до бабы Фени. Баба Феня говорит: «Ночуй у меня. Уснешь сразу — легче будет, а нет — то все». Наговорила на красное вино. Утром просыпаюсь — легко-легко сделалось, как что-то развязало. Она мне на дорогу наговорила на соль, и в тряпочку, и туда уголек. Третий наговор приняла к ночи. Все волдыри куда-то делись (Новгородская обл., Пестовский
