Усуми еще совсем молод, молода и дочь моя, и что бы ни случилось с вами в будущем, не увлекайтесь яркими красками цветов или осенней листвы. Лишь то сердце, которого не изменят снега и морозы, есть сердце достойного человека – вот о чем я, старая, вела речь. Подумайте об этом.

Так она сказала, а двое молча выслушали и ничего не ответили.

Глава 3

Меч

Жил некий князь, у которого были владения в западных провинциях. Этот правитель в душе питал глубокую приверженность к пути воина. И вот поэтому людей, прославившихся в стрельбе из лука, верховой езде, владении мечом и копьем, он приглашал к себе на службу и щедро платил. Прослышав о Ситиро и Хатиро, он послал приближенного самурая с приказанием: «Пусть эти двое скрестят мечи, попробуем испытать их. Того, кто победит, я сделаю членом своего клана, не важно, который из них это будет». Дело было таково, что о нем следовало известить заранее, и все ученики, как только узнали новость, закричали каждый про своего наставника:

– Бог – охранитель рода пошлет ему удачу!.. Этот победит!.. Тот не одолеет!..

Однако среди людей шла такая молва: «Конечно, Ситиро победит, в этом не может быть сомнений!»

Когда был назначен день поединка, Хатиро тайком пришел к Ситиро и повел такой разговор:

– Хоть и говорят, будто нынешние события – честь для семьи, но ведь уподобить их можно тому, как если бы рука сразилась с такой же рукой, сила померилась с такой же точно силой. Пусть даже будет назван победитель и побежденный, какая между ними разница? Для обоих это будет тяжело, только и всего. Потому я хочу, чтобы ты выслушал мою просьбу. Умением ты изрядно меня превзошел, и я непременно потерплю поражение. Тогда покинут меня те, кто нынче со мной, ни одного ученика не останется. А если так случится, я буду нуждаться даже в пище. Жил бы я один, тогда если бы даже «в котле для риса повисла паутина»[219], я бы радовался снегу, укрывшись простой холстиной, и гордился бы честной бедностью, но у меня не хватит сил глядеть на единственного сына «всего в слезах от горя», с недавних пор это не дает мне покоя. Если ты как об единоутробном младшем брате позаботишься об Усуми, когда для меня настанут лихие времена, если присватаешь ему дочь почтенного человека и поскорее дашь мне взглянуть на лица внуков, то что тогда сможет затмить блеск твоего величия? Хотелось бы, чтобы эти слова непременно оставили след в твоем сердце.

Выслушав, Ситиро согласно кивнул:

– Ведь это не ты, а я должен так говорить. Вокруг тебя собралось очень много учеников, и ты без устали с ними занимаешься – скрестить мечи с таким, как я, для тебя легче, чем острым серпом срезать под корень густую траву. Как ты знаешь, с весны я ухаживал за больной матерью, на душе у меня темно, силы растрачены, даже кости стали мягкими, даже мышцы стали вялыми, теперь я и подавно буду бит. И уж тогда совсем не будет мне житья на свете, не для меня будут сиять в небе солнце и луна. А ведь у меня есть мать и младшие – если не будет им света от твоего блистательного величия, кто возьмет их под свое крыло? Воистину, хотелось бы, чтобы это запало тебе в сердце. – Так он рек со всей искренностью.

– Нет, это я должен просить тебя!

– Я, право, смущен. Ведь это я хотел, чтобы ты меня выслушал. – Так они поклялись друг другу в верности и на том расстались.

На широкой равнине у реки Оигава[220] раскинули шатер, и такие люди, как приближенный князя, прибывший из западных провинций и надзирающий за поединком чиновник, самолично стояли в толпе за оградой и прогоняли тех, кто хотел пробраться без разрешения. От горожан не укрылось такое событие – даже торговцы, которые ничего в этих делах не смыслят, собрались точно к назначенному часу, поднялись на пригорки, возвышающиеся над равниной, на вершины, поднимающиеся среди холмов, влезли даже на деревья, чтобы увидеть разницу в мастерстве скрестивших мечи.

Хатиро даже холщовую накидку катагину и штаны хакама сшил, не скупясь на расходы[221], да и человек он был видный: вышел с достоинством, опустился на походное сиденье в западной части площадки, выпростал ноги из штанин по колено и стал ждать.

Ситиро же, мало того что был беден, из-за болезни матери и последнего лишился, на нем надета была совсем грубая холщовая катагину, а к ней хакама с обтрепанным низом, свисавшим подобно морской траве, да и остальной его наряд из ткани с волокнами бумажного дерева был совсем ветхий. Он появился с восточной стороны.

– Да это сам бог нужды вселился в человека! От такого придется несладко! – засмеялись, увидев его, люди.

Однако, похоже, глаза этого высокорослого мужчины были зорче, чем у бога Окумэ, а нос казался разве что чуть меньше, чем у божества Саруда[222]. Поистине, это был мужественный воин, и приближенный князя подумал: «Они еще не скрестили мечи, а уже ясно, что победит Ситиро».

Ну а мечи – мечи были большие, деревянные, сделанные из японского дуба сиракаси. Каждый вышел со своим привычным оружием, но когда они сошлись, разом выкрикнув «я-а!», и Ситиро хотел отразить удар, меч его сломался на кусочки, осталась только рукоять. Так Хатиро стал победителем, и это не составило ему никакого труда. Обратившись к Ситиро, он сказал:

– Победить из-за того, что меч противника сломался, не значит одержать честную победу. Смени оружие и выходи еще раз!

Ситиро отвечал ему так:

– Это несправедливо. И победа, и поражение лишь у небесных богов во власти. И даже настоящий клинок, если суждено ему сломаться, – ломается. Хоть и не мне судить о явленной сегодня разнице в мастерстве, я думаю, что твоя победа не вызывает сомнений. Не к лицу мне долго здесь оставаться. – С такими словами он собрал обломки меча и