Единородного Сына «светом умным, вечным, рожденным». Но мне кажется, для такого понимания больше подходит выражение «неотличительно подобный» (ἀπαραλλάκτως ὅμοιος), чем выражение «единосущный» (ὁμοούσιος). Ведь свет, не имеющий никакой разницы в освещении ни по степени уменьшения, ни по степени увеличения с другим светом, хотя и не является тождественным с ним, поскольку и тот и другой свет находятся в собственных пределах освещенного пространства, но, как я думаю, справедливо можно было бы называть его «точно и неотличительно подобным по сущности» (ὅμοιος δὲ κατ’ οὐσίαν ἀκριβῶς καὶ ἀπαραλλάκτως).[1916]
Итак, следует ли пользоваться такими понятиями или заменить другими, более значительными, – ты, как опытный врач (ибо мы действительно тебе открыли то, что у нас на сердце), исцели больное, укрепи немощное и вообще окажи нам всяческую помощь. Приветствую также братьев, разделяющих с тобой благочестивое учение, и прошу помолиться за нас, чтобы нам спастись. Наш друг Григорий,[1917] решивший жить со своими родителями, находится у них. Сохрани же себя для нас сколь возможно долго в добром здоровье, помогая нам своими молитвами и мудростью.
362. Аполлинарий к Василию Великому
Отвечает на предшествующее письмо и излагает, каким образом Отец и Сын суть едины, приводя примеры из человеческой природы.
Ты боголюбиво веруешь и рассуждаешь весьма основательно, так что и с нашей стороны ответное рвение есть долг любви, даже если и не будет в нашем наставлении должной силы по причине нашей ограниченности и величия самого предмета. Как ты и говоришь, сущность называется единой не только по числу и не только как то, что пребывает в одних пределах, но и в собственном смысле, когда по одному роду объединяются два человека или что-либо иное. Так что таким образом и два человека, и больше суть одно по сущности, как и все люди, мы, будучи едины, суть Адам, и как сын Давида, будучи тождественным с ним, есть Давид, точно так же, как ты прекрасно говоришь, Сын по сущности есть то же, что и Отец. Ведь в противном случае Сын не был бы Богом, если бы одним единственным Богом признавался Отец, как и Адам есть единственный родоначальник человечества, а Давид – единственный основатель царского рода.
Таким образом будут отброшены возможные подозрения о существовании единого рода в отдельности от видов, или о едином вещественном подлежащем в Отце и Сыне, возникающие в случае применения родового признака высшего начала и происшедших от родоначальника родов к единородному порождению, происшедшему от единого начала. Действительно, такое понимание в определенном смысле ведет к понятию подобия. Ведь если Адам создан рукой Бога, а мы рождены людьми, то не может существовать никакого рода, существующего в отдельности от видов, но сам Адам есть начало рода человеческого. Точно так же не существует общего вещественного подлежащего для нас и для него, но он сам есть основание бытия всех людей. И так же точно ничего не мыслится до Давида и рода Давидова как о самом Давиде, поскольку то, что свойственно Давиду, начинается от него самого и он сам есть основание для всех произошедших от него потомков. Однако, когда эти признаки оставляются в стороне, остаются другие признаки, в равной мере общие всем людям по отношению друг к другу, как, например, признаки, присущие братьям.
По отношению же к Отцу и Сыну дело обстоит иначе: Отец есть начало в абсолютном смысле, а Сын происходит от начала. Стало быть, речь идет не об уделении второму того, что присуще первому, как у тел, но о порождении. Ибо собственный признак Отца никоим образом не переносится на Сына, но признак Сына проявился благодаря свойству Отца, – а именно, тождество в различии и различие в тождестве, поскольку говорится, что Отец в Сыне и Сын в Отце. Ибо ни понятие различия как таковое не сохранит истину сыновства, ни понятие единства в свою очередь не сохранит неделимость ипостаси, но то и другое состоит в сочетании с другим и одновременно в собственной определенности. Тождественное дается в различии и различное берется тождественно,[1918] – если силой заставить сойтись слова, сами по себе не дающие ясного представления, ведь и Господь укрепляет наше представление, когда в выражении «бόльший» он указал на Отца, бόльшего в равенстве, и на Сына, обладающего равенством, хотя по порядку мéньшего, поскольку Он научил нас мыслить о Сыне, хотя и в том же свете, но меньшем по порядку, так чтобы нам не изменить сущности, но созерцать то же самое все превосходящее существо, усматриваемое во внутреннем подчинении.
Одни, не допустив в понятии сущности никакого тождества, придают Сыну внешнее подобие, что можно распространить даже на людей, созданных по подобию Божию. Другие же, учитывая только то подобие, которое соответствует сотворенным существам, сводят Сына с Отцом к тождеству, но тождеству ослабленному, чтобы нельзя было представить Сына как самого Отца или как часть Отца, что вполне проявляется в выражении «Сын – инаков», что означает, что Он есть Бог не так, как Отец, но как происходящий от Отца, иными словами, не первообраз, а подобие. Так что называют Его «иным Сыном», не Тем, Кто как Тот, но Тем, Кто от Того, не первообразом, но образом. [Мы же говорим, что] Сын единосущен в исключительном по сравнению со всем остальным и особенном смысле, не как сродное, не как разделенное, но как единое от одного рода и вида Божества, как единственное порождение в неразличимом и бестелесном происхождении, сообразно которому порождающее, будучи способно к порождению, проявилось в свойстве порождения.
363. Василий Великий к Аполлинарию
Господину моему, почтеннейшему брату Аполлинарию от Василия. Мы упустили представившийся нам случай свидеться лично с твоим благочестием, тем охотнее мы отвечаем на твое письмо. Ведь даже если бы ты сохранил молчание при нашей встрече, мы все равно остались бы совершенно довольны твоим письменным изложением. Ты в самом деле оказался для нас настолько сведущим, чтобы, когда развеется первоначальная неясность объясняемых предметов, суметь привести толкование к надежному пониманию. Теперь же моей душой еще больше овладело рвение к познанию Священного Писания.[1919] Однако я все-таки не решаюсь предложить тебе что-либо из моих недоумений, боясь, как бы не показаться человеком, перешедшим границу дозволенного в прямом обращении. В то же время не могу молча сдержать своих терзаний, надеясь получить от тебя что-либо еще. Поэтому почел за лучшее узнать у тебя, досточудный отец, позволишь ли ты нам
