Пулемет Риомана строчил по вышкам, расположенным с обеих сторон административного здания, под прикрытием его огня группы внутрилагерной охраны добрались до ворот. Ломами они взломали кованые створки.

– Прекратить огонь! – крикнул Бохов Риоману, и пулемет мгновенно смолк.

Бойцы особых отрядов в тот же миг бросились к лестницам, которые вели на главную вышку, а сотни участников других групп, выбежав за распахнутые ворота, кинулись вправо и влево вдоль ограды. Эсэсовцы бросали в них гранаты, стреляли из пулеметов, но они, как шершни, врывались на вышки. Боевые возгласы и грохот смешивались с шумом битвы в долине. К небу взлетали буро-желтые грибы дыма. Самолет-наблюдатель показался снова, теперь он чертил медленные круги почти над самым лагерем. Неподалеку пикировали штурмовики. Отчетливо слышались разрывы – самолеты обстреливали удиравшие фашистские танки.

Часовые, покинутые начальством на произвол судьбы, растерялись и не могли устоять перед натиском. Годами копившийся гнев заключенных был подобен динамиту. Зажатые между фронтом, теперь уже зримым, и тысячами разъяренных узников, чья боевая мощь возрастала с каждым захваченным карабином, с каждым выведенным из строя пулеметом, часовые уже не обладали решимостью сопротивляться налетевшему вихрю. Кто не успел убежать, тех брали в плен, кто не желал сдаваться, тех приканчивали. Боевые группы захватывали одну вышку за другой и тотчас ставили на них свои посты.

Внезапно исчез Кремер. Кён, занятый ранеными, закричал на санитаров:

– Куда вы, идиоты, смотрели? Два огнестрельных ранения легкого! Хотите, чтобы он истек кровью? Бегом! Разыщите его! Притащите сюда!

Как он умудрился уйти?

В одних штанах и рубашке, накинув на плечи пальто, Кремер выждал минуту, когда рядом никого не было, и выбрался наружу. Далеко он не ушел. Кряхтя, спотыкаясь, он ввалился в тридцать восьмой барак и опустился на скамью. Заключенные, не принадлежавшие к боевым группам, обступили его.

– Откуда ты взялся?

Кремер тяжело дышал, глаза его лихорадочно блестели.

– Дружище Вальтер, возвращайся немедленно в лазарет!

Кремер сердито отстранил Рунки, который пытался его поддержать.

– Лапы прочь!

Рунки не отставал.

– Ты опасно ранен.

Подошли другие, все хотели помочь раненому.

– Убирайтесь! – зарычал Кремер. – Я останусь здесь!

Он поглядел на заключенных, но понял, что они боятся за него, и стал внимательно прислушиваться к треску и грохоту, доносившемуся извне.

– Проклятие! Надо же, чтобы меня под самый конец…

– Вальтер, ты поправишься, если будешь беречь себя. – Рунки ласково положил руку ему на плечо.

– Где червячок? – спросил Кремер. – Малыш где? Ведь я принес его к вам. Где он?

– Да здесь, Вальтер, здесь!

Несколько человек побежали в спальное помещение. Мальчика принесли и поставили его возле раненого старосты.

Черты Кремера смягчились. Он тихо засмеялся и погладил детскую головку.

– Маленький майский жучок!..

– Оставьте меня здесь, товарищи! – сказал он вдруг умоляющим тоном. – Оставьте у себя. Мне уже гораздо лучше.

Заключенные принесли тюфяк и подложили Кремеру под спину. Откинувшись, он улыбнулся хлопотавшему Рунки.

– Ну, Отто, старый дружище…

Рунки, сияя, гладил его по плечу.

Как всегда, когда людям хочется многое друг другу сказать, не хватало слов. Но и в грубоватом голосе Кремера, и в неуклюжей нежности Рунки отражались те великие события, что свершались в эти минуты вблизи лагеря.

Кремер закрыл глаза.

Когда Риоман выпустил по вышкам первую очередь, когда раздался тысячеголосый крик и толпа помчалась через аппельплац, Фёрсте, все еще лежавший в изнеможении, вскочил на ноги. В окно он увидел, что люди пошли на штурм, и крик, которым он приветствовал это невероятное событие, чуть не разорвал ему грудь. Не успели еще восставшие взломать железную дверь карцера, как Фёрсте бросился из комнаты и, спотыкаясь о трупы, подбежал к камере номер пять.

Гефель и Кропинский молотили по двери и кричали. Фёрсте рванул засов, но камера оказалась запертой. Как из-под земли вдруг появились Бохов, Риоман, Кодичек, ван Дален. При виде валявшихся трупов они остановились. Бохов закричал в полумрак коридора:

– Гефель, Кропинский! Где вы?

– Здесь! Здесь!

Фёрсте шагнул навстречу:

– Дверь заперта, и у меня нет ключа!

Бохов подошел к камере.

– Это я, Бохов, слышите меня?

– Да, да, да!.. О господи! Герберт! Да, да, да, мы тебя слышим.

– Отойдите от двери. Я разобью замок пулями! – Бохов вынул пистолет. – Внимание, стреляю!

Прогремели выстрелы. Бохов расстрелял целую обойму. Все вместе они трясли и дергали дверь. Развороченный замок качался и дребезжал. Гефель с Кропинским навалились на дверь. Она распахнулась, и оба узника, не удержавшись на ногах, вывалились в коридор. Их успели подхватить. Тяжело дыша, Гефель повис на руках у Бохова…

Сотни заключенных взобрались на крыши бараков. На дорогах кишели толпы. Там, откуда был виден забор, возбужденные зрители наблюдали, как их товарищи, вырвавшиеся за проволоку, мчались дальше, поднимались на лестницы вышек, а затем врывались на верхние площадки.

– Наши занимают вышки!

Сотни людей бежали по пустырю северного склона. В долине у Готтельштедта горела мельница. В той стороне все чаще грохотали разрывы. Дым и пепел поднимались к небу. Вооруженные палками и камнями, всем, что можно было подобрать в пути, заключенные устремлялись к ограде, перебирались через рогатки, лезли в бреши. Пленных эсэсовцев затаскивали в лагерь и под ликующие возгласы гнали в обнесенный колючей проволокой семнадцатый блок. Здесь уже стояла с трофейными карабинами стража. Мюллер и Брендель впихнули в этот барак полумертвого от страха Цвайлинга, своего первого пленника.

Прибула с отрядом умчался в лес, в сторону Готтельштедта.

Тем временем Бохов с товарищами перенесли Гефеля и Кропинского в комнату Мандрила. Карцер наполнился восставшими. Убитых перетащили из коридора в прачечную. Гефель и Кропинский сидели на койке. Фёрсте принес им воды. Жадно глотали обессиленные люди живительную влагу.

Прибежал связной и доложил Бохову, что заняты все вышки.

В порыве радости Бохов прижал к себе Гефеля и Кропинского.

– Свобода! Свобода! – кричал он им и смеялся, смеялся, потому что больше ничего не могло поместиться в его груди в те минуты.

Потом вместе с членами ИЛКа он побежал в другое крыло административного здания, в кабинет Райнебота.

На главной вышке один из бойцов сорвал знамя со свастикой и поднял на мачту раздобытую где-то белую скатерть.

Бохов быстро освоился с радиоаппаратурой, включил микрофон, и его голос, проникая во все бараки, разнесся по лагерю.

– Товарищи! Победа! Фашисты бежали! Мы свободны! Вы меня слышите? Мы свободны!

Этот пронзительный крик словно разрывал ему горло.

Бохов, всхлипнув, прижался лбом к аппарату, и овладевшее им чувство счастья вдруг излилось слезами, которых он больше не