Вслед за тем судьи поднялись, и судебное заседание под грохот долго не смолкавших аплодисментов было объявлено закрытым.

Глава XI

Выйдя из здания полицейского суда, Стефен пошел прямо на вокзал. Глин договорился с ним, что будет ждать его в «Голубом кабане», но Стефен был сейчас в таком состоянии, что ему никого не хотелось видеть: им владело лишь одно инстинктивное стремление – скрыться от всех, бежать. В душе у него бушевала такая ярость и отчаяние, что его единственным желанием было забраться куда-нибудь, где бы его никто не знал и не мог увидеть. Никогда больше он не вернется в Стилуотер. И самый Сассекс и все, что с ним связано, стали вдруг глубоко ненавистны ему.

Часы показывали четыре, когда он вошел в билетный зал. Сначала ему показалось, что там никого нет. Однако, когда Стефен направился к кассе, кто-то легонько тронул его за локоть.

– Стефен!

Нервы его были до того напряжены, что он вздрогнул. Это была Клэр – в темно-сером костюме и в темной шляпе; лицо ее под вуалью казалось смертельно бледным, а глаза сверкали, как угли. Она торопливо заговорила:

– Я так и знала, что встречу вас здесь. Я… мне необходимо было вас видеть.

– Да?

– Стефен… – Она пыталась говорить спокойно, но голос у нее чуть не срывался. – Вам, наверное, надо подкрепиться… выпить кофе с сэндвичем… Пойдемте в буфет.

– Нет, Клэр, я не могу есть.

– Тогда давайте присядем здесь на минутку. – Нервным, напряженным жестом она указала в угол пустого длинного зала ожидания. – Вы, должно быть, смертельно устали.

Он помедлил, затем подошел вместе с нею к скамье и сел.

– Да, устал, – сказал он.

– И неудивительно. Как они на вас набросились!

– Вы там были? – Слегка пораженный, он поднял на нее усталый взгляд.

– Да-да… с начала и до конца. Неужели вы думали, что я могла не пойти? Ох, Стефен, все это было до того глупо и жестоко… и страшно, чудовищно несправедливо. Мне так хотелось хоть чем-то помочь вам.

Он отвел глаза и посмотрел в сторону.

– Разве вы и так уже не помогли мне? – Тон у него был бесстрастный, но без тени горечи. – Еще прежде… когда купили мои картины.

– Значит… Джофри был у вас и рассказал?

– Во время нашей встречи мы говорили и об этом. А потом он нокаутировал меня: сказал, что вы сделали это из милости.

– Вовсе нет… мне понравились ваши картины! – страстно воскликнула она. – Мне хотелось иметь их у себя.

– Нет, Клэр. Не надо притворяться. Вы просто дали мне милостыню в триста фунтов. Как вам могли понравиться мои картины, когда вы сами признавались, что не понимаете их?

– Неправда, понимаю, – не без горячности возразила она. – Я много читала по искусству… Мне хотелось научиться разбираться в живописи. Я знаю, к чему вы стремитесь, и понимаю, с чем вам приходится сталкиваться, какую бездну невежества и предубежденности преодолевать. Вот почему мне было так больно за вас сегодня.

– Да, они поизмывались надо мной в полное свое удовольствие. – Он крепко сжал губы. – За себя мне не так больно. Я даже хотел бы, чтоб меня отправили в тюрьму. А вот то, что они отняли у меня мои работы, – это причиняет мне огромную боль. Вы только подумайте… ведь они сожгут мои панно!

– Ничего… Вы будете работать и напишете новые.

– Конечно буду. Я продолжал бы работать, даже если бы они сожгли меня самого… Я еще не конченый человек, хоть и ухожу отсюда, как побитый пес. Но клянусь небом, я никогда и никому не дам больше возможности глумиться надо мной.

Клэр судорожно сглотнула, словно собираясь с силами. Затем, крепко сжав затянутые в перчатки руки, она нагнулась к нему – чувствовалось, что ей стоит больших усилий произнести эти трепетные и такие неожиданные слова:

– Стефен… возьмите меня с собой.

Он медленно повернул голову и посмотрел на нее. Вуаль у нее была приподнята, и он увидел, что глаза ее красны от слез, да и сейчас в них блестели слезы. Он был потрясен мертвенной бледностью ее измученного лица.

– Не надо, Клэр. Вы и так уже достаточно себя скомпрометировали.

– Ну и что же? – Она схватила его руку. – Ох, Стефен… дорогой Стефен… Я так несчастна. Не надо было мне выходить замуж за Джофри. Я ведь никогда не любила его. Никогда! А теперь… я больше так не могу.

Это пылкое отчаяние испугало его. Зная всегдашнюю сдержанность Клэр и ее спокойствие, объяснявшиеся природными свойствами характера и воспитанием и неизменно отличавшие все ее поступки, он понимал, какая буря бушует сейчас в ее груди. Душа его была полна такой горечи, что на минуту ему захотелось принять ее жертву, отомстить Джофри, оправдать дурное мнение о себе и окончательно стать изгоем. Ему причинили боль, нанесли смертельную рану – почему он не может ответить тем же? Он не любит Клэр, но она человек мягкий, уступчивый, ему всегда было легко с ней. Они могли бы исколесить весь свет, и он мог бы писать, сколько душе угодно.

Но эта мысль умерла, едва успев родиться.

– Вам просто жаль меня, Клэр, – угрюмо промолвил он. – А жалость – это опасное чувство. Оно лишило вас душевного равновесия. Но это пройдет. У вас есть дети, дом и многое другое, от чего вы не можете отказаться.

– Да нет же, Стефен, могу. – Она содрогнулась от рыданий.

– Кроме того, – продолжал он, словно не слышал ее, – я слишком люблю вас, чтобы позволить вам искалечить свою жизнь. Вы ведь меня не знаете. Я не похож на тех людей, с которыми вы привыкли общаться. Я странный, у меня много причуд. Мы ни за что не уживемся. Через каких-нибудь полгода вы почувствуете себя глубоко несчастной.

– Я буду счастлива оттого, что мы будем вместе.

– Нет, Клэр, это невозможно.

Но она уже была в том состоянии, когда всякая осторожность и даже чувство собственного достоинства отходят на задний план.

– Когда любишь, все возможно.

Он отвел глаза.

– Вы сами не знаете, что говорите. Никакая любовь не выдержит того образа жизни, какой вам придется вести со мной: прозябать в нищете, кочуя с квартиры на квартиру, целые дни проводить в одиночестве, пока я буду занят работой, терпеть моих