– Только без норм!

– Конечно, никаких норм! М-да, а ты-то как дальше будешь? Тебе тяжело придется. Справишься один?

– А куда я денусь. Придется, – говорит Пиннеберг с уверенностью, которую не очень-то ощущает. – Все как-нибудь устроится. В последние дни торговля хорошо идет, я опережаю норму на сто тридцать марок.

– Вот и славно, – говорит Хайльбутт. – Может, для тебя даже лучше, что меня рядом не будет.

– Нет, с тобой все-таки лучше, чем без тебя. А у нас новости, Хайльбутт: мы вчера получили партию демисезонных плащей, по идее непромокаемых, по восемьдесят марок девяносто пфеннигов. И скажу тебе: дерьмо полное, чистый хлопок. Вот как нам это продавать?!

– А что Йенеке говорит?

– А что Йенеке? Талдычит свое: что покупатели гонятся за дешевизной! Ох, хотел бы я взглянуть на этот плащ после первого дождя. Ведь люди скандалить придут!

– Старайся их не продавать.

– Да там не увернешься, придется. Их еще и рекламировать собираются. Сплошные расстройства…

Но проходит не так много времени, а он уже собирается домой, Пиннеберг, Йоханнес. Странное дело: темы для разговора с Хайльбуттом довольно быстро иссякают. Нет, они успели обсудить производственные вопросы. И у кого как дела. И что жена. И ребенок. И Хайльбутт обещал всенепременно в ближайшее время заглянуть к ним в гости. А дальше либо Хайльбутт опять седлает своего конька, и слушать его тяжело и скучно, так как Пиннеберг не во всем с ним согласен и на уговоры не поддается, либо повисает молчание.

Пиннеберг всей душой расположен к Хайльбутту, это человек исключительной порядочности, но настоящими друзьями они так и не стали. Хайльбутт всегда держит дистанцию. Теплые отношения с ним невозможны. Поэтому Пиннеберг не спешит навещать его снова и спохватывается, только когда по универмагу разлетается слух: Хайльбутт выиграл дело против Манделя. А Йенеке получил выволочку от Шпаннфусса, потому что именно Йенеке раздул эту малозначительную историю и настоял на незамедлительном увольнении.

Но когда Пиннеберг приходит к Хайльбутту, выясняется, что тот съехал.

– Не знаю куда, господин, кажется, в Даллдорф, или теперь это Виттенау, – в общем, совсем рехнулся. И представляете, меня, пожилую женщину, опять пытался втянуть в свои безобразия…

Пропал Хайльбутт, поминай как звали.

Пиннеберга задерживают,

а Яхману везде мерещатся опасности.

Ром без чая

Теперь Пиннебергу не так тяжело проделывать дальний путь от универмага Манделя до дома пешком (на проезд зарплаты не хватает): вечера стали длинные и светлые, весна подходит к концу, на носу лето. В такие вечера шагается легко, кроны деревьев становятся все пышнее, гуще и зеленее, а улицы – наряднее от светлых платьев девушек и женщин.

Выходя из универмага, Пиннеберг прощается со знакомыми:

– Хорошего вечера! До завтра!

И в путь. А поскольку мысли его по-прежнему крутятся вокруг работы и сегодняшней выручки – кстати сказать, весьма неплохой, и вообще в последнее время дела идут лучше, чем он рассчитывал, – так вот, поскольку мыслями Пиннеберг все еще на работе, он сам себя упрекает: «Нет уж, буду думать о Малыше! Научился он за сегодня хоть немного держать головку? Узнает ли меня?»

Он каждый раз готовится к приходу домой, перестраивается, отстраняется от Манделя. Довольно долго он этого не делал и приходил домой в плохом настроении, и вечера тянулись, мрачные и тревожные, тревога передавалась Овечке, потом оба не могли выбраться из-под этой гнетущей тяжести.

Итак, он перестраивается. В голове происходит непродолжительная борьба, которая отнимает немало энергии, и сейчас все начинается заново: «В понедельник торговля наверняка будет паршивая… От силы купят теннисные брюки…»

«Нет, хватит! Сегодня мы с Овечкой должны все подготовить. И завтра между вторым и третьим кормлениями пойдем гулять с Малышом в Тиргартен».

«Симпатичные спортивные костюмы в той витрине, но кто сейчас такое купит? Летом выручка, наверное!..»

На этот раз ему помогают отвлечься. На плечо ложится крепкая рука.

– Пиннеберг, вы задержаны.

– Да что вы? – отвечает Пиннеберг, ни капли не испугавшись. – Это еще почему? Господи, это вы, герр Яхман, какая встреча! Целую вечность не виделись!

– Сразу видно – совесть у человека чиста, – меланхолично констатирует Яхман. – Даже не вздрогнул. Эх, молодость-молодость! Прямо зависть берет!

– Да ладно вам, герр Яхман, – говорит Пиннеберг. – Завидовать нечему! Вы бы со мной и на три дня не поменялись. У Манделя …

– Нет, я вовсе не прочь оказаться на вашем месте, – заявляет угрюмый Яхман и не спеша шагает рядом с Пиннебергом. – Такая кругом тоска… Жена-то как, а, молодожен?

– Все хорошо, – отвечает Пиннеберг. – У нас сын родился.

– Быть не может! Что, правда сын? – изумляется Яхман. – Вот это скорость! А денег-то у вас на него хватает? Зависть, зависть!

– Денег, конечно, не хватает, – признается Пиннеберг. – Но если бы все так рассуждали, люди вообще перестали бы рожать. Как-нибудь справимся.

– Правильно, – соглашается Яхман, хотя совершенно не слушает. – Так, Пиннеберг, а сейчас сосредоточьтесь. Мы с вами остановимся перед витриной книжного…

– Да? – Пиннеберг ждет продолжения.

– Очень поучительная книга, – громко произносит Яхман. – Я столько оттуда почерпнул! – И тихо: – Налево гляньте. Да незаметно же, незаметно!

– Да?.. – повторяет Пиннеберг. Происходящее кажется ему довольно загадочным, а сам великан Яхман – очень переменившимся. – И что я должен увидеть?

– Седого толстяка, в очках и с косматой бородой – заметили его?

– Да, конечно, – подтверждает Пиннеберг. – Прошел мимо.

– Прекрасно, – отвечает Яхман. – Не спускайте с него глаз. И продолжайте непринужденно со мной беседовать. Только имен не называйте, ни в коем случае не обращайтесь ко мне по имени! А теперь давайте, расскажите что-нибудь…

Пиннеберг никак не может взять в толк, что происходит. Чего хочет Яхман? И о матери ни слова не говорит.

Яхман не отстает:

– Ну же, не молчите! Рассказывайте что-нибудь, а то глупо выглядит, что мы вот так молча идем рядом. Это может привлечь внимание.

«Внимание?» – думает Пиннеберг. А вслух произносит:

– Погода нынче прекрасная, не правда ли, герр…

Он в последний миг прикусывает язык, чтобы не назвать Яхмана по фамилии.

– Осторожнее! – шипит Яхман. И добавляет громко: – Да, чу́дная погодка, совсем летняя.

– Правда, дождик не помешал бы, – задумчиво продолжает Пиннеберг, разглядывая спину седого господина, идущего в пяти шагах перед ними. – Очень уж сухо…

– Да, дождь не помешал бы, – живо соглашается Яхман. – Но только не в выходные!

– Само собой! – восклицает Пиннеберг. – Только не в выходные!

И все, как отрезало. Ничего не приходит в голову. Покосившись на Яхмана, Пиннеберг убеждается, что вид у него не такой цветущий, как прежде. А еще замечает, что тот не сводит пристального взгляда с серой спины.

– Господи, да скажите хоть что-нибудь, Пиннеберг! – нервничает Яхман. – Не может такого быть, чтобы вам нечего было рассказать! Мы же полгода не виделись, а то и больше!

– Теперь вы меня по имени назвали, – отмечает Пиннеберг. – А куда мы, собственно, идем?

– К вам, конечно! Куда же еще? Я вас провожаю.

– Тогда нам надо было вон там повернуть налево, – говорит Пиннеберг. – Я сейчас живу на Альт-Моабит.

Яхман сердится:

– Так что же вы не повернули?

– Мы же вроде идем за этим седым мужчиной?

– О боже, – вздыхает великан. – Вы так ничего и не поняли?

– Ниичего не понял, – признается Пиннеберг.

– Словом, идите тем маршрутом, которым обычно ходите домой. А я буду вам что-нибудь рассказывать. Только не молчите!

– Тогда надо все-таки повернуть налево, – говорит Пиннеберг.

– Прекрасно, вот и поворачивайте! – раздраженно говорит великан. – Как ваша жена?

– У нас родился сын, – в отчаянии говорит Пиннеберг. – С женой все хорошо… Может, все-таки объясните, в чем дело, герр Яхман? Я чувствую себя полным идиотом!

– Да черт вас побери, вы все-таки назвали меня по имени! – негодует герр Яхман. – Теперь он точно за нами увяжется! Боже мой, главное, хотя бы не оглядывайтесь!

Пиннеберг умолкает, Яхман после этой вспышки