Но наконец он отрывает глаза от земли и замечает куст с ярко-желтыми цветами – ветки, сияющие, как солнце, без единого зеленого листа – только желтые цветы на голой древесине.

И, недолго думая, даже не оглянувшись, не наблюдает ли кто, он отрывается от своих глубоких раздумий, перелезает через ограду, наступает на газон и обламывает целую охапку этих золотых веток.

Он беспрепятственно возвращается назад, через газон и ограду, и идет, держа перед собой сверкающие солнечные ветви, по длинной дороге домой.

Видно, над упоенными людьми и впрямь светит добрая звезда, потому что, пройдя мимо десятков полицейских, он добирается до Альт-Моабита, по лестнице – в свою маленькую квартиру.

Там он ставит ветки в кувшин с водой, со вздохом плюхается на кровать и в тот же миг засыпает.

Конечно, он забыл завести будильник, но, как и следовало ожидать, просыпается ровно в семь, разжигает огонь, варит кофе и заодно нагревает воду для бритья. Надевает свежее белье, приводит себя в порядок, насколько это возможно, и, насвистывая, за десять минут до восьми берет свои цветущие ветви и отправляется в путь.

Если он и боялся в глубине души, что возникнут споры с охранником, который не пустит его в больницу так рано, то и здесь препятствий не оказалось. Он просто сказал:

– Родильный зал. – И портье автоматически ответил:

– Последний корпус, прямо.

Пиннеберг улыбнулся, и охранник тоже улыбнулся, только улыбки у них были разные, но Пиннеберг этого не заметил. И он весело пронесся со своим ярко-желтым букетом по асфальтированной дороге между больничными корпусами, а все больные и умирающие, лежащие там, его совсем не волновали.

Тут снова была медсестра, и она сказала:

– Пожалуйста!

Он проходит через белую дверь в длинную палату, и на мгновение ему кажется, что множество женских лиц смотрят на него. Но потом он их уже не видит, потому что прямо перед ним – Ягненочек, не в кровати, а на каталке, и у нее большая, мягкая, сияющая улыбка, и она тихо говорит, словно издалека:

– О, мой мальчик!

И он осторожно наклоняется к ней, кладет украденные ветки на одеяло и шепчет еле слышно:

– Ягненок! Как я рад тебя видеть! Как я рад тебя снова видеть!

А она поднимает руки, и рукава больничной рубашки с забавными синими узорами сползают, и руки у нее совсем белые, такие слабые и беспомощные. Но они обвивают его шею, и Ягненок шепчет:

– Теперь Малыш здесь, с нами. Это мальчик…

Тут он вдруг понимает, что плачет, почти рыдает навзрыд, и сквозь слезы сердито говорит:

– Почему эти женщины не дали тебе кровать? Я сейчас пойду и устрою скандал.

– Свободных пока нет, через час-другой дадут, – шепчет Ягненок, и по щекам ее тоже текут слезы. – Ах, мой мальчик, ты рад? Не плачь, все уже позади.

– Тебе было больно? – спросил он. – Ты… кричала?

– Все уже прошло, – прошептала она. – Уже почти забыла. Но мы ведь не хотим повторять это в скором времени, да?

А из-за двери раздается голос сестры:

– Господин Пиннеберг, если вы хотите увидеть своего сына, то идите сюда!

– Передай привет нашему Малышу, – улыбнулась Ягненок.

Он идет за сестрой в длинную узкую комнату. Там снова стоят сестры и смотрят на него, но ему совсем не стыдно, что он плакал и еще немного всхлипывает.

– Ну, как вам, молодой отец? – спросила толстая медсестра с басистым голосом.

Но другая, та самая светловолосая, что вчера так ласково обняла Ягненка, замечает:

– Зачем ты его спрашиваешь? Он ведь еще ничего не знает. Он даже еще не видел своего сына.

Но Пиннеберг кивнул и засмеялся.

Тут открывается дверь в соседнюю комнату, и сестра, что его позвала, стоит на пороге с белым свертком в руках. А в свертке – древнее, красное, некрасивое, морщинистое лицо с грушевидной заостренной головой, и оно пищит тонко, пронзительно и жалобно.

И тут Пиннеберг вдруг приходит в себя окончательно, и все его грехи с самого детства встают перед ним: онанизм, и девочки, и та гонорея, и те четыре или пять раз, когда он напивался в стельку. И пока сестры улыбаются маленькому древнему сморщенному карлику, ужас в нем растет. Наверняка Ягненок еще не успела рассмотреть его как следует… Наконец он не выдерживает и тревожно спрашивает:

– Сестра, скажите, он… нормальный? Такой, как все новорожденные?

– О боже! – восклицает смуглая сестра с басом. – Вот не нравится сын собственному отцу! Ты слишком хорош для него, малыш.

Но Пиннеберг все еще напуган:

– Пожалуйста, сестра, скажите, сегодня ночью еще кто-то родился? Да? Покажите мне, пожалуйста… просто чтобы я знал, как они выглядят.

– Родился, но он не выжил, – сказала блондинка. – Достался самый славный мальчишка во всем отделении, а ему не нравится. Идите сюда, молодой человек, посмотрите.

Она открывает дверь в соседнюю палату, и они с Пиннебергом входят. И тут они, конечно, лежат – в шестидесяти или восьмидесяти кроватках, карлики и гномы, старые и морщинистые, бледные и красные. Пиннеберг озабоченно их разглядывает. Отчасти успокаивается.

– Но у моего мальчика такая острая голова, – наконец неуверенно говорит он. – Скажите, сестра, это не водянка?

– Водянка! – смеется сестра. – Ох уж эти отцы! Это череп сжимается, все потом выправится. А теперь идите к жене и не задерживайтесь.

Пиннеберг бросает еще один взгляд на своего сына, идет к Ягненку, а та сияет и шепчет:

– Разве он не милый, наш Малыш? Правда красавец?

– Да, – шептал он. – Он очень красивый.

Столпы мироздания в роли отцов, а Ягненок обнимает Путбрезе.

Это происходит в среду в конце марта. Пиннеберг медленно шагает, держа в руке чемоданчик, поднимается по Альт-Моабиту и сворачивает к Малому Тиргартену. В это время он обычно уже должен был бы идти в универмаг «Мандель», но снова взял выходной – сегодня он забирает Ягненочка из больницы.

В Малом Тиргартене Пиннеберг снова ставит чемодан на землю – у него еще есть время, он должен быть там только к восьми. Он встал в половине пятого, навел в комнате идеальный порядок, даже натер пол воском и застелил постель свежим бельем. Хорошо, когда все чисто и светло, – теперь начинается новая жизнь, совсем другая. Ведь теперь у них есть ребенок, их Малыш. Жизнь наполнилась солнечным светом.

Здесь, в Малом Тиргартене, сейчас красиво – деревья зеленеют, и цветы распустились совсем рано. Будет лучше, если потом Ягненок и Малыш будут гулять в Большом Тиргартене, пусть он и находится подальше. Здесь слишком грустно –