Приключение Питера, как легко догадается читатель, наделало среди соседей немало шума; всего лишь через несколько дней Питер зашел вечером, выполняя какое-то поручение, к старому майору Ванделёру (тот обитал в уютном старомодном доме на берегу, под густой сенью вековых деревьев) и был призван в гостиную, дабы там рассказать свою историю.

Майор, как я говорил, прожил уже немало лет; он был невысок ростом, худ и прям, цвет лица имел багровый, черты неподвижные, словно вырезанные из дерева; кроме того, он не отличался многословием, и еще: если уж он был стар, то мать его и подавно. Никто даже не пытался гадать, сколько лет сравнялось матушке майора; считалось только, что поколение ее давно уже вымерло и ни одного ее ровесника в округе не осталось. В ее жилах текла французская кровь, и, не сохранив, в отличие от Нинон де Ланкло, своих чар, старая леди не утратила ясного ума, а красноречия ей хватало не только на себя, но даже и на майора.

– Итак, Питер, – сказала старая леди, – ты видел нашу славную старую артиллерию на чейплизодских улицах. Приготовь-ка ему стакан пунша, Фрэнк, а ты, Питер, сядь, выпей и расскажи нам свою историю.

Питер, повинуясь ей, сел поближе к двери, получил стакан, в котором дымился дарующий вдохновение нектар, а затем, удивительно осмелев (благо, комнату освещало только неверное пламя камина), рассказал все свои жуткие приключения вплоть до мельчайших подробностей. Старая леди слушала его сперва с добродушно-недоверчивой улыбкой и задавала ехидные вопросы по поводу попойки в Палмерзтауне, но дальнейший ход рассказа заинтересовывал ее все больше, пока она не погрузилась в него полностью, так что раз или два издала возгласы жалости или благоговейного ужаса. Когда повествование подошло к концу, старая леди опустила погрустневший и суровый взгляд на стол и некоторое время оставалась нечувствительной к окружающему, лишь продолжала усердно поглаживать кошку, потом внезапно подняла глаза на своего сына, майора, и произнесла:

– Клянусь жизнью, Фрэнк, он видел беспутного капитана Деврё.

Майор издал нечленораздельное удивленное восклицание.

– Дом был именно таков, как он описывает. Я ведь не один раз пересказывала тебе эту историю, которую слышала от моей дорогой бабушки, – о несчастной молодой леди, погубленной капитаном Деврё, и об ужасных подозрениях по поводу младенца. Она, бедняжка, умерла от горя в том же доме, а капитан в скором времени был застрелен на дуэли.

Никаких других сведений, которые бы пролили свет на его приключение, Питер больше не получил. Народ догадывался, что мысль о спрятанных, возможно, в старом доме сокровищах не дает ему покоя; частенько видели, как Питер бродил там тайком; за поисками клада и настигла беднягу судьба: однажды он забрался на самый верх, перекрытие не выдержало, Питер свалился на твердую и неровную поверхность; сломав ногу и ребро, он вскорости умер и, как и все прочие герои этих правдивых историй, покоится ныне на маленьком чейплизодском кладбище.

Живописец Шалкен

«Ибо Он не человек, как я, чтобы я мог отвечать Ему и идти вместе с Ним! Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас. Да отстранит Он от меня жезл Свой, и страх Его да не ужасает меня».

До нашего времени дошло, причем в хорошем состоянии, одно из самых замечательных полотен живописца Шалкена. На неискушенный взгляд, основная заслуга художника состоит в хитроумной игре света и тени. Я не зря сказал «на неискушенный взгляд», потому что истинное достоинство этой картины заключается не в манере письма, как бы изысканна она ни была, а в портрете, изображенном на ней. На полотне представлено убранство комнаты, напоминающей внутренние покои античного храма. Передний план отдан изображению женской фигуры в просторном белом одеянии, край которого прикрывает лицо наподобие вуали. Обстановка мрачной залы дышит религиозной торжественностью, однако покрой платья не имеет ничего общего с обрядовой строгостью. В руке женщина держит лампу, единственный источник света, озаряющего ее лицо. Губы красавицы изогнулись в лукавой улыбке, так свойственной хорошеньким женщинам, когда они задумают какую-нибудь шалость. На заднем плане, погруженном в сумрак, нарушаемый лишь тусклым отблеском угасающего очага, что выхватывает из мрака фигуру женщины, стоит мужчина в костюме старинного фламандского покроя. Его что-то встревожило, он настороженно положил руку на эфес шпаги, готовый пустить оружие в ход.

Есть на свете картины, при взгляде на которые мы, не знаю уж каким образом, сразу понимаем, что на них изображено не просто сочетание идеальных форм и линий, возникающих в воображении художника, а подлинные, существовавшие когда-то лица, сцены, люди. Такое ощущение реальности происходящего вызывает у зрителя и эта удивительная картина.

Первое впечатление вас не обманывает: художник увековечил на своем полотне действительное, и очень загадочное, происшествие, а женская фигура представляет собой точный портрет Розы Вельдеркауст, племянницы Герарда Доу, первой и, полагаю, единственной возлюбленной Годфри Шалкена. Мой прапрадедушка хорошо знал живописца; от Шалкена он услышал таинственную историю картины, от него же получил ее в посмертный дар. И само полотно, и его история стали фамильным достоянием моей семьи; я расскажу ее в том виде, в каком она передается из уст в уста, от поколения к поколению.

Вряд ли найдутся на свете люди, которым романтические одеяния были бы менее к лицу, чем неуклюжей деревенщине Шалкену – самому неотесанному, но при этом самому искусному из живописцев, картины которого вызывают у ценителей наших дней восторг столь же бурный, сколь сильное отвращение внушали манеры художника его утонченным современникам. Тем не менее этот простолюдин, упрямый, неопрятный грубиян, в лучшие свои дни, на гребне славы, был героем пылкого, тайного, удивительного романа.

В дни своего ученичества у бессмертного Герарда Доува Шалкен был очень молод и, невзирая на внешнюю флегматичность, однажды влюбился по уши в очаровательную племянницу богатого мастера. Роза Вельдеркауст была еще моложе его, ей не исполнилось и семнадцати. Если легенда говорит правду, трудно было сыскать на свете девушку прелестнее Розы: нежная и мягкая, она походила на белокурую фею из фламандских сказок. Юный художник влюбился всей душой, и пылкие восторги его были вознаграждены. Он объяснился в любви и услышал ответное робкое признание. Не было на свете художника счастливее него. Однако нашлись обстоятельства, омрачившие бурную радость юноши: он был беден и незнатен. Шалкен не осмеливался просить у старого Герарда руки прелестной воспитанницы. Сначала нужно было добиться признания и достатка.

Впереди его ждало