Персонажи, рассказывающие Йоргису свои истории, видят в своей «исповеди» очищающий и терапевтический эффект: она освобождает их от бремени знания и эмоций, связанных с пережитой психологической травмой. В конце каждой повести Йоргис оказывается единственным, кто знает разгадку тайны, и чувствует себя обремененным этим знанием. Поэтому он и делится этими историями во многом с терапевтическими целями, чтобы придать им стройность и избавиться от ответственности единственного свидетеля. В обеих повестях рассказчик, а вместе с ним и читатель, остается в конце с неразрешенной моральной головоломкой. Что именно представлял собой грех его матери? Кто в самом деле был ответственным за убийство его брата? Эти вопросы Йоргис не может задать своей матери, и в обоих случаях рассказчик приходит к заключению, что на них невозможно ответить.

Поразителен гуманистический пафос повестей Визииноса. Английский исследователь и переводчик Питер Макридж отмечает, что главной темой повестей Визииноса является сострадание. Мать, которая поклялась отомстить убийце своего сына, сублимируя свою страсть, проявляет необычайное сочувствие к турку Кямилю, фактически воспринимает его как сына. И сам рассказчик жалеет Кямиля и симпатизирует ему.

Интересно, что в начале повести «Кто был убийцей моего брата» Йоргис неприязненно относится к туркам, но после соприкосновения с отдельными персонажами (с Кямилем и его матерью) он начинает сочувствовать их положению. Его изначальное отношение, порожденное неведением и предубеждением, кардинально меняется с течением повествования. Визиинос описывает турецких персонажей, сопереживая им, не как маски комедии дель-арте, а как страдающих и по-настоящему обаятельных людей.

Феномен Визииноса, видимо, в том, что он не просто был разнообразно одарен — множественность его талантов находит выражение в совершенной амальгаме. И в психологии, и в философии, и в литературном творчестве он фактически развивает одну тему. Это не просто метаморфозы и взаимные переходы fiction и non-fiction, это волшебный сплав, одна мучительно прекрасная музыкальная тема, проходящая через все его сочинения, — тема детства, которую он воспринимает как потерянный рай. Тексты Визииноса повествуют о тех, кто потерял этот рай, а главное, о тех, кто никогда не смог его обрести, о детях, не знавших детства, о себе самом. Очень важно, что этот потерянный рай един. Отсюда немецкая диссертация Визииноса на тему психологии детских игр, его постоянные занятия детской литературой. Отсюда, видимо, и его одержимость детской прелестью, которая погружает его в безумие и в конце концов убивает.

Увлеченность философией Плотина имеет тот же источник. Все литературное творчество Визииноса, его склонность к самоанализу можно рассматривать как комментарий к его пониманию Плотина. Заметим, что эллинистический мир III века, Римская империя, в котором жил Плотин, стояли на пороге катастрофы, так же как и Османская империя XIX века, в которой жил Визиинос. И они оба искали выход в интроспекции, в поисках божественного света внутри себя.

Природа чувственной красоты, по Плотину, — лишь слабая тень высшей идеи красоты. В своем комментарии к философии Плотина Бертран Рассел пишет следующее: «Для нас возможно познать Божественный Разум, который мы забываем по собственной воле. Чтобы познать Божественный Разум, мы должны изучить собственную душу, когда она наиболее богоподобна: мы должны отрешиться от тела и от той части души, которая формирует тело, и от “чувств с желаниями и импульсами и всеми подобными тщетными чаяниями”, — и то, что после этого останется, и есть образ Божественного Интеллекта»[51].

Очевидно, расспрашивая и выслушивая своих героев, Визиинос пытался воспроизвести описываемую Плотином процедуру. Возможно, он зашел в этих попытках слишком далеко. Но мы не вправе его винить.

Ф. А. Елоева, А. М. Резникова

Грех моей матери

У нас была только одна сестра — Анньо. В нашей маленькой семье все души в ней не чаяли. Но больше всех — наша матушка. За столом она всегда сажала ее подле себя и выбирала для нее самые лакомые кусочки. Нас она одевала в одежду покойного отца, для Анньо же обычно покупала новую. И учиться она ее не заставляла. Если та хотела, то ходила в школу; если нет, то оставалась дома. Нам же это ни за что не дозволялось.

Несомненно, такое особое отношение могло зародить пагубную ревность у других детей, тем более у маленьких, какими в то время были я и два других моих брата. Но мы знали, что в глубине души мать любила всех своих детей одинаково и беспристрастно и что такое отношение являлось лишь внешним проявлением сострадания к единственной в нашем доме девочке. И мы не просто безропотно мирились с проявляемым к ней особым вниманием, но и сами, как могли, заботились о ней.

Ведь Анньо, единственная наша сестра, была, к несчастью, с самого раннего возраста болезненной и слабой. И даже наш младший брат, лишившийся отца еще в утробе матери и потому больше других заслуживающий материнского внимания и любви, даже он уступил свои права сестре и сделал это с радостью, ведь Анньо не проявляла по отношению к нему ни высокомерия, ни какого-либо соперничества. Она также была очень нежна к нам и горячо нас любила. И, как ни странно, эта нежность вместо того, чтобы постепенно угасать, только усиливалась.

Я помню ее большие и черные глаза, сросшиеся дугой брови, казавшиеся еще чернее на ее бледнеющем лице. Лицо Анньо, от природы мечтательное и грустное, начинало сиять какой-то нежной радостью, как только мы все собирались подле нее. Обычно под подушкой она хранила фрукты, полезные лакомства, которые приносили ей соседки, и раздавала их нам, когда мы возвращались из школы. Но всегда делала это украдкой. Ведь матушка серчала на нас и не терпела, когда мы съедали то, что предназначалось ее больной дочери.

И все же состояние Анньо только ухудшалось, и наша матушка все больше посвящала себя ей. После смерти отца она не выходила из дому. Ведь наша мать овдовела совсем молодой и старалась не злоупотреблять свободой, которой даже в Турции пользовались многодетные матери. Но как только Анньо тяжело заболела, матушка отбросила все приличия. Прослышав, что кто-то перенес похожую болезнь, она бежала к нему узнать, как он вылечился. Если у какой-то старухи имелось снадобье удивительной целительной силы, наша мать спешила купить его. Как только в нашу деревню заезжал какой-нибудь странный на вид или известный своими знаниями человек, она тут же спрашивала его совета, ведь, по мнению простых людей, грамотные знают все на свете. И под личиной бедного путешественника скрываются порой загадочные создания, обладающие сверхъестественными силами.

Местный толстый цирюльник приходил к нам без спросу, чувствуя себя хозяином