Трубили в охотничий рог; до меня донеслось всего несколько нот, тревожных и тоскливых, притом я услышала их словно издали. Кажется, никогда еще моих ушей не достигали звуки, столь мало общего имеющие с сим бренным миром. Сразу вспомнился «Вольный стрелок» – но и самые странные фрагменты веберовской оперы никогда не отзывались во мне такой потусторонней жутью, какую внушил этот обрывок безыскусного мотива.

Я застыла, завороженная зловещими звуками. За окном начинало темнеть, дрова в камине почти догорели, комната была погружена в полумрак. И вот, пока я внимала охотничьему рогу, по стене, прямо у меня перед глазами, скользнул свет, столь же потусторонний, как и музыка, совсем не тот, который увидишь на земле, и не тот, что струится с небес.

Я бросилась к окну, ибо нездешние лучи отразились от противоположной стены внутреннего двора. Массивные ворота оказались распахнуты; джентльмены в красных ливреях въезжали во двор вслед за целой сворой гончих, послушных, впрочем, охотничьему хлысту. Зимний день почти угас, и только фонарь в руке одного из всадников худо-бедно освещал эту сцену; его-то луч, как я поняла, и скользнул в мое окно, угодив на гобелен. Одна за другой стали открываться двери конюшен; джентльмены и грумы спешивались; собаки были отведены на псарню; по двору сновали слуги – а мутное бледное световое пятно то здесь, то там возникало в густевших сумерках. При этом не было слышно ни цоканья конских копыт, ни человеческих голосов, и ни одна гончая не взвизгнула, не заскулила. Вообще, когда умолк охотничий рог, ничто больше не нарушало безмолвия.

Я стояла не шевелясь. На моих глазах, совершенно бесшумно, скопление людей и животных рассеялось, но без намека на что-либо сверхъестественное. Ни одна фигура не растаяла в воздухе, не исчезла – нет, лошади были чинно отведены в стойла, джентльмены в красных ливреях покинули внутренний двор через ворота, грумы совершенно обыденным образом разошлись кто куда. Если не учитывать абсолютную тишину, в этой сцене никто не усмотрел бы мистики. Будь я впервые в Крайтон-Эбби, тоже сочла бы и джентльменов, и грумов, и лошадей, и собак живыми существами, но я знала, что постройки, образующие внутренний двор, не используются вот уж более полувека. Так могла ли я поверить, будто в этом каменном четырехугольнике ни с того ни с сего появились обитатели?

Разве только приюта попросили незадачливые охотники из соседнего поместья, вымокшие под дождем? Такое возможно, рассуждала я. Не веря в призраков, я хваталась за любые «естественные» версии – лишь бы отринуть догадку, что передо мной прошла толпа теней. Но как же объяснить беззвучность и куда девать жуткий зов рога заодно с потусторонним мерцанием фонаря? Сколь ни чужда я была суеверий, на лбу моем выступила холодная испарина, а тело охватила дрожь.

Еще несколько минут я оставалась у окна, не в силах двинуться с места, вперив взгляд в пустое пространство. Наконец, словно по внешнему побуждению, бросилась вон из комнаты на черную лестницу, которая вела в помещения для прислуги. О, я раскрою тайну, думалось мне; так или иначе, я ее раскрою.

С прежних времен я хорошо помнила, где найти миссис Марджорум; в ее-то комнату я и направила шаги, настроенная выяснить значение виденной мною сцены. Я выбрала экономку, руководствуясь наитием: даже не заикаться об охотничьей кавалькаде никому из членов семьи, не посоветовавшись сначала с женщиной, которой известны тайны Крайтон-Эбби.

Путь во владения миссис Марджорум лежал через кухню и холл для прислуги; до меня донеслись веселые голоса и смех. Лакеи и горничные были заняты приятным делом – украшали помещение к вечеру. Шагнув в дверной проем, я краем глаза заметила, как поправляют гирлянды из остролиста и лавра, плюща и еловых веток; я видела в обеих смежных комнатах столы с закусками для обильного чаепития.

Экономка занимала комнату в самом конце длиннейшего коридора – премилую, старомодную, с темными дубовыми панелями на стенах, с вместительными буфетами, которые казались мне в детстве неисчерпаемыми кладезями, ибо варенья, мармелады и прочие сладкие припасы я почитала за истинные сокровища. Мне помнилось, что у миссис Марджорум всегда темновато, что немало места отведено камину, устроенному на старинный манер, что в летнюю пору в комнате царит прохлада и на каминной полке красуется большой кувшин с розами и лавандой, а зимой камин, где день-деньской горят поленья, дарит отрадное тепло.

Я тихонько отворила дверь и вошла. Миссис Марджорум дремала у огня в кресле с высокой спинкой. На ней было «парадное» серое муаровое платье; чепец более походил на розовую клумбу. Миссис Марджорум, открыв глаза, первые несколько секунд смотрела на меня недоуменно.

– Это вы, мисс Сара? – воскликнула она, справившись с изумлением. – Боже, да вы бледная будто призрак – это и сейчас видно, когда только один камин и светит! Погодите, свечку зажгу да сыщу для вас нюхательную соль. Садитесь-ка в кресло, мисс. Эк вас дрожь-то пробирает!

Миссис Марджорум усадила меня, прежде чем я успела опомниться, и зажгла две свечи, что стояли наготове на столике. В ходе этих приготовлений я пыталась заговорить, но губы мои страшно пересохли, и мне даже показалось, что я лишилась голоса.

– Забудьте про нюхательную соль, Марджорум, – наконец, произнесла я. – Я не больна, просто видела кое-что необычное и пугающее, и вот пришла к вам за объяснениями.

– Что же вас напугало, мисс Сара?

– Наверняка эти звуки слышали и вы, Марджорум. Я говорю об охотничьем роге, который трубил несколько минут назад.

– Охотничий рог? Господь с вами, мисс Сара, не слыхала я никаких рогов! Что это вам примерещилось?

Однако я заметила: со щек полнокровной миссис Марджорум внезапно сошел румянец. Экономка стала так же бледна, как, наверное, я сама.

– Мне это не померещилось. Я слышала зов рога и видела людей. Во внутренний двор северного крыла въехала целая охотничья кавалькада с грумами и гончими собаками.

– Каковы они собой, эти охотники, мисс Сара? – нехарактерным для себя тоном спросила миссис Марджорум.

– Не могу сказать.