На исповеди он мог с чистой совестью утверждать, что никогда не любил ни одной женщины, кроме своей доньи Леонор. К рыцарской любви, какую воспевают трубадуры, у него вкуса не было. Незамужние дочери знатных семейств если и появлялись вне дома, то крайне редко, во время больших церемоний. Поэтому куртуазные правила предписывали влюбляться в замужних дам и посвящать им выспренние любовные стихи, холодные как лед. И толку с подобного ухаживания не было. Поэтому он иногда спал с обозными девками или взятыми в плен мусульманками – с ними можно было обходиться и разговаривать так, как взбредет в голову. Однажды он, правда, завел интригу с женой одного наваррского рыцаря, но особой радости ему это не принесло – он почувствовал большое облегчение, когда дама отбыла на родину. Короткая любовная история с доньей Бланкой, придворной дамой королевы, была мучительной. В конце концов донья Бланка навеки удалилась в монастырь, то ли по доброй воле, то ли не совсем. Нет, счастлив он был только со своей Леонор.

В голове дона Альфонсо вдруг пронеслись все эти воспоминания, пусть и не облеченные в ясные слова, но все же дразнящие, и его рассердило, что он завел подобный разговор с дочерью еврея. Притом она ему нисколько не нравилась. В ней не чувствовалось мягкости, женственности, чего-то дамского. Больно уж она скорая на язык – позволяет себе судить обо всем, хоть, в сущности, еще дитя. Какая пропасть между этой Ракелью и златокудрыми христианскими дамами с их холодным величием! Никакой рыцарь не стал бы слагать стихов в ее честь, да она и не поняла бы их.

Он не хотел продолжать беседу, не хотел больше ни минуты провести в этом доме. Тихий сад с однозвучным журчанием фонтанов, с дурманяще сладким ароматом померанцевых деревьев раздражал его. Хватит строить из себя дурака и обхаживать эту еврейку! Сейчас он развернется и уйдет!

Но вместо того Альфонсо услышал, как его собственный голос произнес:

– У меня есть имение неподалеку от города, его называют Галиана. Тамошний дворец очень старый, его соорудили по приказу мусульманского короля. О дворце ходит немало рассказов.

Донья Ракель сразу оживилась. Помнится, она что-то слышала об этой Галиане. Не там ли рабби Ханан устроил свои водяные часы?

– Я задумал восстановить дворец, – продолжал дон Альфонсо, – причем так, чтобы новый не уступал старому. И ты, госпожа, очень помогла бы мне, если бы осмотрелась там и дала совет.

Донья Ракель взглянула на него с недоумением, почти гневно. Мусульманский рыцарь ни за что не осмелился бы в таких неловких и двусмысленных выражениях пригласить к себе даму. Но она тут же сказала себе, что у христианских рыцарей, наверное, все по-другому: правила куртуазии подчас вынуждают их произносить разные излишне смелые фразы, за которыми ровно ничего не стоит. Но тут она еще раз искоса посмотрела на дона Альфонсо и испугалась. Лицо у него было напряженное, хищное, алчное. За его словами стояло что-то большее, нежели куртуазная причуда.

Она оробела, обиделась и сразу замкнулась в себе. Превратилась в важную даму, хозяйку дома. Вежливо ответила, на этот раз по-арабски:

– Мой отец будет счастлив помочь тебе советом, о государь.

Лоб дона Альфонсо прорезали глубокие морщины. Что он наделал! Он заслужил, чтобы его вот так одернули, он должен был этого ожидать. Тут с самого начала следовало проявлять осторожность, ведь он имел дело с дочерью про`клятого самим Богом племени. Всему виной этот проклятый сад, этот проклятый, заколдованный дом – это они внушили ему подобные речи. Он овладел собой, ускорил шаг, и через несколько мгновений они нагнали остальных.

Юный Алазар тотчас обратился к дону Альфонсо. Он только что всем рассказывал про новые доспехи, про шлем с забралом, все части которого подвижны, так что можно по желанию поднимать и опускать шарнирные пластины, защищающие глаза, нос и рот. Но королевские пажи ему не поверили.

– Я же сам видел эти шлемы, – петушился он. – Их кует оружейник Абдулла в Кордове, и отец обещал сделать мне подарок, как только меня посвятят в рыцари. У тебя ведь, наверное, тоже есть такие доспехи, государь?

Дон Альфонсо подтвердил, что ему уже доводилось слышать об этом изобретении.

– Но у меня таких доспехов нет, – сухо объявил он.

– Так пускай отец раздобудет их для тебя! – выпалил Алазар. – Тебе они чудо как понравятся, – заверил он короля. – Ты только дай отцу дозволение, и он их сразу для тебя выпишет.

Лицо дона Альфонсо прояснилось. Нехорошо было срывать на мальчике досаду из-за того, что сестрица столь дерзка на язык и в то же время столь обидчива.

– Вот видишь, дон Иегуда, – сказал он, – мы с твоим сыном отлично понимаем друг друга. Может быть, отдашь мне его в пажи?

Донья Ракель, похоже, была в замешательстве. Остальные тоже с трудом скрывали изумление. Алазар, чуть ли не заикаясь от радости, выдохнул:

– Ты не шутишь, дон Альфонсо? Ты и взаправду хочешь стать моим добрым господином?

А дон Иегуда, который и не чаял, что его давнее желание осуществится при столь неожиданных обстоятельствах, отвесил королю низкий поклон и сказал:

– Это величайшая милость, твое величество!

– Мне показалось, дочь моя, – заметил в тот же вечер Иегуда, – король, наш государь, беседовал с тобой достаточно любезно?

Донья Ракель отвечала откровенно:

– На мой взгляд, король был чрезмерно любезен. Он меня даже напугал. – Тут она пояснила: – Он задумал восстановить свой загородный дворец Галиана и хочет, чтобы я помогла ему советом. Разве это не… не… не довольно странное предложение, отец?

– Довольно странное, – признал Иегуда.

В самом деле, через несколько дней Иегуду и донью Ракель пригласили вместе с другими поехать в Галиану. На этот раз дон Альфонсо был в окружении большого общества, и, когда все осматривали сад и дворец, он почти ни слова не сказал донье Ракели. Зато часто обращался с вопросами к неуклюже-болтливому садовнику Белардо, чьи ответы потешали гостей.

Когда осмотр поместья был завершен, на берегу