Пиннеберг – нормальный взрослый человек: в меру спокойный, в меру тревожный. Но долгие годы безденежья и страха увольнения, хамского обращения и пресыщенности сильных мира сего не прошли для него даром: в своих заветных мечтах он уползает под землю, в нору, в матку, в материнское лоно, где ему никто не причинит зла, где никого и ничего не надо бояться.

Увы, он один из миллионов, к нему обращают свои речи министры, его уговаривают затянуть пояс, принести жертву, ощутить себя немцем, положить деньги в сберкассу и проголосовать за правящую партию.

Иногда он поддается на уговоры, иногда нет, но в любом случае не верит им ни на грош. Не верит, и все. В глубине души сидит неизбывное: все чего-то хотят от меня, но ничего не хотят для меня; загнусь я или нет, им безразлично; могу я сходить в кино или нет, им плевать; может ли Овечка полноценно питаться и не слишком ли ей приходится волноваться, будет ли Малыш расти в радости или в нужде – кого это заботит?

И все, кто толчется сейчас в Малом Тиргартене, в этом поистине маленьком зоопарке, безобидные, изголодавшиеся, лишенные всякой надежды звери семейства пролетариев, – они мало чем отличаются от него самого. Три месяца без работы – и прощай, терракотовое пальто! Прощайте, планы на будущее! Вот поссорятся Яхман и Леман, и тут же выяснится, что я никуда не гожусь. И привет!

А вот с ними, здешними, мне всегда по пути, хоть они меня и недолюбливают, обзывают зазнайкой и пролетарием с крахмальным воротничком – но это пройдет. Я-то отлично знаю цену всему. Сегодня, только сегодня я еще что-то зарабатываю, а завтра, уже завтра живу на пособие…

Изменить это мне не под силу. Человек недалекий примыкает к нацистам и верит, что что-то изменится, если забивать евреев до смерти… в то время как человек доверчивый и более стойкий, готовый в любой миг дать условному Леману отпор, вместо того чтобы мечтать о подземной пещере, вступает в КПГ и пытается идти другим путем. Это тоже ничего не гарантирует, но люди хотя бы пытаются защищаться. Ты и сам это понимаешь и сам мог бы стать таким же, но стоит герру Леману посмотреть на тебя свысока, и ты начинаешь заикаться.

Может, дело в том, что он еще не привык до конца к отношениям с Овечкой, но, стоя здесь и глядя на окружающих, о ней он почти не думает. Рассказывать ей о подобных вещах ни к чему. Все равно не поймет. Овечка хоть и нежная, но гораздо более решительная, чем он, она в пещеру забиваться не станет, она состояла в СДПГ и в Афа-бунде[9] – вступила туда вслед за отцом; вот уж кому прямая дорога в КПГ. У нее есть несколько простых представлений: люди плохи, как правило, потому, что плохими их сделала жизнь; никого не надо судить, потому что не знаешь, как поступил бы сам; сильные мира сего всегда почему-то считают, что маленькому человеку сносить лишения легче. Причем все эти представления сидят в ней, не придуманные, а присущие ей изначально, так что у коммунистов ей самое место. Про остров она не поймет и его страх перед жизнью не разделит.

Поэтому Овечке он ничего рассказывать не будет. Придет к ней и скажет, что получил работу. Надо радоваться! И он правда рад. Но под радостью уже поселился страх: надолго ли все это?

Нет, конечно, ненадолго. Но на сколько?

Что за человек Кесслер.

Пиннеберг не ударил в грязь лицом и спас положение

На дворе тридцать первое октября, половина десятого утра. Пиннеберг – в универмаге Манделя, в отделе мужского платья; он развешивает серые в полоску брюки. «Шестнадцать пятьдесят… Шестнадцать пятьдесят… Шестнадцать пятьдесят… Восемнадцать девяносто… Черт побери, а где брюки по семнадцать семьдесят пять? У нас же еще оставались брюки по семнадцать семьдесят пять! Опять их этот растяпа Кесслер куда-то задевал. Где брюки?»

В глубине зала ученики продавца, Беербаум и Майвальд, чистят пальто. Майвальд работает фантастически и, желая поразить Беербаума, идет на очередной рекорд. Майвальд – спортсмен, и даже работа учеником в магазине готового платья для него – сплошное соревнование. Последний рекорд Майвальда – сто девять пальто за час; вычистил он их безукоризненно, но с таким рвением, что сломалась пуговица из искусственного рога, так что Йенеке – заместитель заведующего отделом – устроил Майвальду нагоняй.

Заведующий Крёпелин ругаться бы не стал, Крёпелин понимает, что случается всякое. Но его заместитель Йенеке сможет стать заведующим, только когда Крёпелин освободит это место, и поэтому беспощаден, рьян и непрестанно радеет о благе фирмы. При нем ничего случиться не может. И когда-нибудь слух об усердии Йенеке дойдет до начальника отдела кадров, герра Лемана.

Ученики считают вслух:

– Восемьдесят семь, восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто…

Значит, Йенеке на горизонте нет. Крёпелин пока тоже не показывался, им нужно посовещаться с закупщиком насчет зимних пальто. Ассортимент в настоящий момент скудноват. Новые товары нужны позарез, синих плащей, например, на складе вообще не осталось…

Пиннеберг ищет брюки по семнадцать семьдесят пять. Он мог бы спросить у Кесслера, Кесслер возится в десяти метрах от него, но Кесслера он терпеть не может. Кесслер единственный, кто при появлении Пиннеберга во всеуслышание переспросил: «Бреслау? Знаем мы эти переводы! Наверняка очередной протеже Лемана!»

Разумеется, примерно так оно и есть, не то чтобы Кесслер совсем не прав, но у Пиннеберга он вызывал неприязнь: вел себя не по-товарищески, отбивал покупателей у других продавцов, нарушая очередность. Нет, у Кесслера Пиннеберг спрашивать не будет: пропали брюки и пропали, найдутся, никуда не денутся.

Он сортирует товар дальше. Для пятницы сегодня очень тихо. Только один покупатель заходил, купил рабочий комбинезон; Кесслер, конечно, и тут влез, хотя была очередь Хайльбутта, старшего продавца. Но Хайльбутт – джентльмен, Хайльбутт на такое закрывает глаза, Хайльбутт и так продает достаточно, и, кроме того, Хайльбутт знает, что, если случай непростой, Кесслер сам прибежит к нему за помощью. Хайльбутта это устраивает, Пиннеберга бы не устроило, но Пиннеберг и не Хайльбутт. Пиннеберг может показать зубы, а Хайльбутт слишком хорошо воспитан.

Хайльбутт стоит в глубине зала за конторкой и что-то подсчитывает. Пиннеберг посматривает в его сторону, раздумывая, не спросить ли у него, где могут быть пропавшие брюки. Это хороший повод завязать с Хайльбуттом разговор, но Пиннеберг решает: нет, не стоит. Он уже пару раз пробовал вступить с Хайльбуттом в беседу, тот всегда держался безукоризненно вежливо, но беседа как-то стопорилась.

Пиннеберг не хочет навязываться: именно потому, что Хайльбуттом искренне восхищается. Не надо торопить события, все сложится само собой. И ему приходит в голову фантастическая мысль – как можно скорее, да вот хоть сегодня, позвать Хайльбутта к себе домой на Шпенерштрассе. Показать Хайльбутта своей Овечке, а главное – Овечку Хайльбутту. Чтобы знал: он не какой-нибудь заурядный бесцветный продавец – у него есть Овечка. Кто еще может похвастаться таким сокровищем?

В отдел вальяжной походкой входит господин, останавливается у входа перед манекенами во фраках и долго их разглядывает. Пиннеберг наблюдает за ним краем глаза. Этот явно ничего покупать не собирается, просто глазеет на все подряд, может, спросит цену и уберется. Но надо дать ему осмотреться, не атаковать с ходу – вдруг ему что-то да приглянется…

Господин покидает зону Пиннеберга и оказывается в радиусе действия коллеги Кесслера. «Ну-ну», – думает Пиннеберг. Тот не церемонится – стоило господину засмотреться на пиджак, как тут же раздается елейный голос:

– Могу я быть вам полезен, господин?

Господин быстро оборачивается, неловко дергает плечом и, что-то пробормотав, поспешно направляется мимо Пиннеберга к выходу. Пиннеберг косится на Хайльбутта, Хайльбутт тоже смотрит господину вслед, брови у него приподняты, на лбу – недовольная морщинка. «Значит, Хайльбутт тоже понимает, какой Кесслер