– Представляешь, какой хеппи-энд предвкушала молодежная группа, когда посылала тебя в город? – сказал я неодобрительно.

– Ничего они не предвкушали. Они ведь начисто лишены воображения и, видимо, надеялись, что я пущу в ход свое. Только я поехал в город совсем не для того, чтобы привезти им сладкие плоды моего воображения, а лишь с одной целью – сбросить пелену с их затуманенного взора, показать, что их ждет самый настоящий голод, ха-ха!

– Ты знал, что король супермаркета – выходец из корейского поселка?

– Он сегодня сам об этом рассказал. Рассказал даже, что был в поселке в тот день, когда убили нашего брата. Так что у меня есть и личные мотивы выступать против него вместе с молодежной группой.

– Однако, Така, мотивов, чтобы издеваться над молодежной группой и бедным полицейским, у тебя нет ни личных, ни общественных – ты их придумал сам. Разве нет? Мне кажется, позиция Хосио гораздо справедливее, – перевел я снова разговор на спор с Хосио, уловив в словах Такаси стремление подавить растущую тревогу, вызванную поведением короля супермаркета.

– Справедливее? И ты, Мицу, еще употребляешь такое слово? – Произнеся это с мрачным видом, Такаси неожиданно умолк и больше не обращал на меня внимания, будто я вообще не существую.

Через некоторое время раздалось:

– Ужин подан, ужин подан. – Это Момоко приглашала нас приступить к еде и, улучив момент, заговорила с Такаси: – Мы дома все вместе читали книгу о гориллах в переводе Мицу, и вот теперь сознание, что я живу под одной крышей с этим уважаемым Мицу, вселяет в меня гордость, Така. Ведь Мицу – человек, уважаемый в обществе! – говорила она, явно притворяясь, что почитает меня.

– Мицу совершенно отошел от общества, и тем не менее общество уважает его, – заявила жена, допивая первый стакан виски. – Така – полная ему противоположность, это ясно?

– Да, конечно. Совершенно ясно, – ответил жене Такаси, стараясь не смотреть на меня. – И прадед, и дед, и их жены принадлежали к тому же типу людей, что и Мицу. В нашем роду почти все, кто отличался от них, умирали насильственной смертью, а сами они спокойно наслаждались долгой жизнью. Нацу-тян, в девяносто лет Мицу заболеет раком, причем раком в легкой форме.

– Пытаясь выявить характерные типы, существовавшие в нашем роду, ты, Така, делаешь чересчур поспешные выводы, – возразил я нерешительно, но никто, кроме Хосио, на мои слова не обратил внимания. – Если сам не причислишь себя к тому или иному типу, все старания бесцельны, верно?

После ужина Такаси отдал нам с женой половину задатка, полученного у короля супермаркета, но уже опьяневшая жена не проявила к деньгам никакого интереса, и я стал засовывать их в карман, но тут услышал:

– Мицу, ты мне не дашь пятьдесят тысяч иен, чтобы организовать футбольную команду и тренировать ребят из молодежной группы? В машине лежат десять мячей, которые я привез из города, – расходов масса.

– Мячи такие дорогие? – робко спросил я у Такаси, игравшего в футбольной команде университета.

– Мячи я купил на свои деньги. Но среди кандидатов в команду есть ребята, которые каждый день ходят на земляные работы в соседний город, – они не коснутся мяча, пока мы не возместим им дневной заработок, хотя бы в первое время.

Глава 6

Футбол через сто лет

В кромешной тьме, поглотившей мое темное тело, еще во сне я услышал звук потрескивающего на морозе бамбука. Звук, словно острыми стальными когтями, впивался в мою сонную горячую голову. Я вижу сон – сон о восстании крестьян, он восходит к воспоминаниям о том дне, когда в конце войны от каждого дома в деревне брали на рубку бамбука одного взрослого, потом сон возвращает меня к событиям 1860 года. Снова погружаясь в глубокий сон, я ощутил всю свою беспомощность и нерешительность; отвратительный, но уже привычный, ставший мне близким сон я предпочитал тревожной встрече наяву с пышущим здоровьем, неприятным на вид корейцем – королем супермаркета, которая несла мне новые волнения и заботы…

В новом сне крестьяне, живущие в обобщенном времени, в котором слились 1860 год и период конца войны, в полувоенной, защитного цвета одежде, с болтающимися за плечами стальными шлемами, подвязав на макушке волосы, старательно работают, заготовляя огромное количество бамбуковых пик. Это те люди, кто, вооружившись бамбуковыми пиками, умело ведут сражения в 1860 году, те люди, кто самоотверженно бросается в атаку на самолеты и бронированные десантные суда. Моя мать, размахивая топором, тоже рубит бамбук, но она боится острых предметов и от одного лишь сознания, что в руках у нее топор, побледнела, безжизненное лицо покрылось капельками пота, глаза плотно закрыты, и она не глядя ударяет по бамбуку. Бамбук растет очень густо, и беды не избежать. Размахнувшись, мать заносит топор над головой, и топорище, стукнувшись о росший сзади бамбук, ломается. Сорвавшийся топор с треском ударяет ее по голове. Мать вяло опускает топорище в густые заросли глицинии, медленно прикладывает ладонь к затылку, показывает ее мне, и я вижу, что ладонь испачкана кровью и напоминает ярко-красное печенье для панихиды. Я холодею от пронизывающего меня страха и отвращения. А мать, наоборот, воспрянув духом, победоносно восклицает: «Ушиблась. Теперь меня освободят от учений!» Потом она оставляет топор и нарубленный бамбук и скользит вниз по склону, заросшему глициниями.

Как только мы запираемся с матерью в амбаре, по мощенной камнем дорожке поднимается к нам отряд местных жителей, вооруженных бамбуковыми пиками. Их ведет Такаси, возраст которого невозможно определить. Он единственный здесь, в деревне, кто по-настоящему видел Америку и американцев, и потому в глазах местных жителей, встретивших с бамбуковыми пиками в руках высадившуюся в прибрежном городе и пришедшую сюда американскую армию, больше кого-либо достоин быть предводителем. И вот вооруженный пиками отряд начинает приближаться к амбару, где укрылись мы с матерью.

«Если они и сожгут главный дом, амбар устоит, он не сгорел и в 1860 году! – говорит мать. На ее выпачканном кровью, широкоскулом, с выпуклым лбом лице застыла враждебность. – Твой прадед стрелял из бойниц этого дома и обратил в бегство бандитов!»

Потом мать начинает меня торопить, но я и понятия не имею, как обращаться со старинным ружьем, которое держу в руках. В мгновение ока сгорел главный дом, огонь охватывает и флигель, и в свете пламени видно, как растолстевшая, совершенно обессилевшая, но все же пытающаяся спастись