Отец Иоасаф спустился к роднику наполнить кувшин и, увидев Франгоянну, поприветствовал ее:

— Как ты здесь оказалась, старица? Я вижу, что тебя что-то гложет…

— Ах, родной! — вздохнула Франгоянну. — Страдания терзают мою душу…

— Страдания — часть этого мира, старица… Что бы ни делал человек, ему не избежать страданий.

— Ах, отец Иоасаф! — воскликнула Хадула в расстроенных чувствах. — Вот бы мне стать птицей и улететь отсюда!

— «Кто даст ми криле, яко голубине?» — произнес Иоасаф, вспомнив псалом.

— Как бы я хотела бежать из этого мира, отец мой… У меня больше нет сил страдать!

— «Се удалихся бегая и водворихся в пустыни», — вновь произнес старец.

— Большое горе приключилось со мной, старче, и мною овладело малодушие.

— Господь спасет тебя, дочь моя, «от малодушия и от бури», — Иоасаф продолжал говорить словами из псалма.

— От злобы, от злословия и от зависти не спастись человеку.

— «Потопи, Господи, и раздели языки их: яко видех беззаконие и пререкание во граде», — завершил отец Иоасаф.

И затем, наполнив кувшин, он произнес:

— Коли окажешься рядом с монастырским огородом, окликни меня, старица, и я отпотчую тебя капустой и бобами.

И удалился.

Вечером Франгоянну оказалась в Захребетье, в хижине Кабанахмакиса. Его жена, тридцати лет, мать пятерых детей, лежала в кровати. Она была в плачевном состоянии: лицо перекошено от нервного приступа, язык высунут наружу; женщина издавала нечленораздельные звуки.

— Что с тобой такое приключилось? — спросила ее Франгоянну, то ли вслух, то ли про себя, просто удивленно посмотрев на больную. Та ответила рычанием, в котором не было ничего человеческого.

Франгоянну устроилась у очага и стала готовить отвар из трав. У нее больше не было корзины, посему она доставала разные травки из подола юбки, который наполнила днем в речной долине.

Две маленькие дочки больной женщины сидели рядом с Франгоянну и ластились к ней. Старуха гладила их по лицу и шее и сжала пальцы так сильно, что одна из девочек даже вскрикнула:

— Мама!

Их мать была плоха, она словно отсутствовала, но несчастные создания этого не понимали — слишком малы еще. Мальчишка, ровесник одной из сестер, будто они были близнецами, плакал и просил, чтобы мама поднялась и нажарила ему лепешек.

— Погоди, внучок, сейчас я тебе их приготовлю, — отозвалась вдруг Франгоянну.

— Баба, у нас муки нету, — заметила старшенькая девочка.

— Ну ничего, вот тятя вернется, принесет муки, — пыталась успокоить мальчика Франгоянну, — и я напеку тебе лепешек! Не плачь!

Но он этого не услышал.

— Хочу лепееесек! С виноградным сиропом!

— Да где ж нам взять виноградного сиропу, внучок? — спросила его Франгоянну. — Вот поспеет виноград в винограднике, мы его соберем, отберем самые спелые ягодки и наделаем много-много виноградного сиропа для славного мальчика. Как тебя зовут?

— Мы зовем его Йоргосом, баба, — отозвалась старшенькая.

— А тебя?

— Дафно.

— А тебя? — обратилась к младшенькой Франгоянну.

— Анфи.

— Растите здоровыми!

— Так когда мы будем собирать виноград, баба? — мальчик никак не унимался. — Мозет, пойдем прямо сейчас?

— Не сейчас, внучок, но скоро.

— Скоро-прескоро?

— Да, малыш. Сегодня вечером завяжутся ягоды, почернеют, станут сладкими, и скоро-прескоро мы возьмем садовые ножницы и побежим в виноградники собирать ягодки. Мы отберем самые спелые, потопчем их, раздавим и наделаем виноградных пирогов, сиропа и разных других вкусностей… И тогда я тебе пожарю лепешку величиной со сковороду!

— Хотю осень-осень больсую! — пролепетал малыш.

— Большую лепешку, прямо как я! — ответила ему Франгоянну.

Между тем младшенькая Дафно, что удивленно переводила взгляд с Франгоянну на светильник, начала клевать носом и, склонив головку к очагу, уснула, как будто усыпленная взором старухи. Та упорно гладила ее подбородок; в какой-то момент ее рука соскользнула чуть ниже и хотела было уже сильнее сжать шею ребенка, но тут послышались быстрые шаги, открылась дверь, и в комнату влетел Кабанахмакис.

— Ты тута, баба Янну! — воскликнул он в крайнем волнении. — Вставай и утекай отсюдова! Схоронись где-нибудь!

— Что такое? — спросила старуха, стараясь сохранить хладнокровие.

— Тебя что, выслеживают сыщики? Ты что натворила? Сыщики рыскают тут и там, тебя ищут. Утекай! Схоронись где-нибудь! Жаль мне тебя, бедолага! Какой грех тебя попутал?

— Меня? Много грехов… Но я ума не приложу, на кой я им сдалась!

— Утекай, они сюды идут! Уж не знаю, как они пронюхали, что ты тута. Они уже совсем близко! Слухай, там внизу, в Темной Пещере, где Злой поток, можешь перевести дух. Они точно будут гнаться за тобой по Тропе к винограднику, рядом с Птичьим родником, но не смогут схватить! Оттуда спустись к старцу в скит и исповедуйся в своих грехах, бедолага. Уноси ноги!

И несчастная рванула что есть мочи, но ее силы были на исходе. Бессонные ночи, страдания и волнения одолели ее. Те места, о которых говорил Кабанахмакис, находились далеко, и безлунной ночью она не могла добраться дотуда пешком.

Старуха бежала, постоянно прислушиваясь. От страха ей отовсюду слышались шаги — на тропинке, среди кустов и деревьев. Вдруг она в самом деле услышала, как кто-то спускается по главной дороге шагах в двухстах от нее. Янну спряталась за кустом, и ей показалось, что мимо пробежали жандармы, спешившие к хижине Кабанахмакиса, откуда она только что удрала. Если это в самом деле были они, то она пока в безопасности: сегодняшней ночью они вряд ли ей еще повстречаются.

Старуха направилась к тому месту, откуда пришла утром. Она дошла до церквушки Живоносного Источника, стоявшей на монашеском кладбище рядом с монастырем. Прошла мимо конюшни, перед затворенными железными воротами общежития. Так или иначе, женщины никогда не заходили на монастырский двор. Старуха спустилась в огород, где с утра повстречала монаха-садовника, говорившего с ней разными изречениями из Псалтыря: она не очень поняла их смысла, но почувствовала, что они подходят к ее положению. И в самом деле, эти слова постоянно отдавались эхом у нее в голове: «Кто даст ми криле, яко голубине?.. Се удалихся бегая и водворихся в пустыни. Чаях Бога, спасающаго мя от малодушия и от бури…»

Поднимаясь по противоположному от монастыря берегу, вверх по речной долине, старуха услышала, как сладко, однозвучно и смиренно звонит маленький монастырский колокол, пробуждая звуки в горах и вызывая легкий ветерок. Ведь была уже полночь, время полунощницы, время утрени! Как же счастливы те люди, что еще в молодости, как будто по божественному провидению, сумели выбрать самый правильный путь: не плодить на этом свете других несчастных! Все остальное уже не имело значения.