В юдоли слёз пребывая, взываем к милости твоей… О всепрощающая и всеблагая, о сострадательная и добродетельная Пресвятая Дева Мария!
Молитва «Аве Мария»
– Ну, как вам? – спросил Тасиро, поставив на стол фигурку Марии Каннон.
Статуэтки, изображающие Марию Каннон, делались обычно из белого фарфора и были в ходу у католиков в те времена, когда исповедовать христианство в Японии запрещалось, однако фигурку, подобную той, что показал мне Тасиро, непросто найти в музеях или на полках у коллекционеров. Во-первых, она, сантиметров тридцати в высоту, была почти вся, кроме лица, вырезана из чёрного дерева. Кроме того, ожерелье на шее в виде орнамента из крестов, выполненное чрезвычайно искусно, было инкрустировано золотом и перламутром. На лице из слоновой кости алели губы – видимо, сделанные из коралла.
Я скрестил руки на груди и молча разглядывал прекрасный лик этой «Мадонны в чёрном». Что-то в чертах её вырезанного из кости лица показалось мне странным. Впрочем, нет, даже не странным. У меня возникло ощущение, будто она глядит с недоброй усмешкой.
– Ну, что думаете? – повторил Тасиро с гордой улыбкой коллекционера, переводя взгляд с меня на Марию Каннон и обратно.
– Редкий экземпляр! Однако не кажется ли вам, что она выглядит немного зловеще?
– Да, умиротворённым её лицо точно не назовёшь. Кстати, с этой Марией Каннон связана необычная легенда.
– Необычная легенда? – Я оторвал взгляд от статуэтки и посмотрел на Тасиро. Тот, вдруг посерьёзнев, взял было фигурку со стола, но тут же вернул на место.
– Да, считается, что эта Мадонна приносит несчастье. Когда ей молятся о помощи в беде, она будто бы насылает ещё большую.
– Так не бывает.
– И тем не менее с прежней хозяйкой фигурки так и случилось. – Помрачневший Тасиро сел и жестом предложил мне место по другую сторону стола.
– Вы хотите сказать, легенда правдива? – удивлённо воскликнул я, опускаясь на стул.
Тасиро окончил университет двумя годами раньше меня и был известным адвокатом. Более того, я знал его как человека образованного, современного и не склонного верить в какие-либо сверхъестественные силы. Если уж он заговорил о необычной легенде, то можно быть уверенным, что она не окажется нелепой историей о привидениях.
– Неужели правдива? – повторил я.
Тасиро, неспешно разжигая трубку, ответил:
– Судить, конечно, вам. А я всё же считаю, что у этой Марии Каннон тёмное прошлое. Если не пожалеете времени, я вам расскажу…
Прежде чем попасть ко мне, эта фигурка принадлежала богатой семье Инами из одного городка в префектуре Ниигата. Статуэтка считалась не просто редкой и красивой вещицей, а покровительницей рода, приносящей благополучие.
Глава семьи Инами, с которым мы вместе учились на юридическом факультете, владеет собственным предприятием, помимо этого занимается банковскими операциями – словом, человек деловой. Пару раз мне доводилось оказывать ему кое-какие услуги. Вероятно, он желал выразить мне свою признательность, поэтому однажды, во время очередного визита в Токио, подарил фамильную реликвию, Марию Каннон.
Именно тогда Инами и рассказал мне эту легенду, хотя сам тоже, разумеется, не верит в мистику или проклятия. Он передал историю так, как слышал от своей матери.
Случилось это осенью, когда матери Инами, которую звали Оэй, было десять-одиннадцать лет. Судя по всему, близилось к концу правление императора Комэя, и «чёрные корабли» уже стояли в порту Урага. Младший брат Оэй, восьмилетний Мосаку, тяжело заболел корью. Их родители умерли за несколько лет до этого, во время эпидемии, и с тех пор детей воспитывала бабушка, которой было уже за семьдесят, поэтому, когда Мосаку слёг, старушка – прабабка Инами, – одинокая вдова, забеспокоилась не на шутку. Состояние ребёнка все ухудшалось, несмотря на усилия докторов, и меньше чем за неделю Мосаку оказался на пороге смерти.
И вот однажды ночью в комнату Оэй вдруг вошла бабушка, разбудила девочку, силой подняла с постели и велела самостоятельно одеться. Когда ещё сонная Оэй кое-как надела кимоно, бабушка схватила её за руку и повела, освещая путь тусклым бумажным фонарём, по гулким коридорам к амбару, в который они даже днём почти не заходили.
В глубине амбара издавна стоял простой, из светлого дерева алтарь богини Инари, охраняющей от пожара. Бабушка вынула из-за пояса оби ключ, открыла дверцы алтаря, и в неверном свете фонаря показалась та самая Мария Каннон, стоящая за парчовой занавесью. Оэй, увидав статуэтку в тишине полутёмного амбара, отчего-то испугалась и, обхватив бабушкины колени, заплакала. Но бабушка, против обыкновения, не обратила на её слёзы никакого внимания, а уселась перед алтарём и, благоговейно перекрестившись, стала читать непонятные для Оэй молитвы.
Минут через десять бабушка всё-таки обняла Оэй и, шепча успокаивающие слова, усадила рядом с собой. Затем она снова принялась молиться – на этот раз Оэй всё поняла:
– Пресвятая Дева Мария, у меня на свете остался только восьмилетний внучок Мосаку да сестра его Оэй, что сидит подле меня. Как видишь, она ещё слишком мала для замужества, и, если случится беда с Мосаку, семья Инами останется без продолжателя рода. Прошу тебя, защити Мосаку от напасти, сохрани ему жизнь! Если же моей веры и молитв для этого недостаточно, прошу, оберегай жизнь Мосаку, пока я сама живу на этом свете. Я уже стара, и совсем скоро душа моя предстанет перед Господом нашим… однако к тому времени внучка моя подрастёт. Прошу, помилуй нас, грешных, пусть ангел смерти не коснётся Мосаку своим мечом хотя бы до тех пор, пока я не обрету вечный покой.
Так бабушка истово молилась, низко склонив стриженную по-вдовьи голову. Когда она закончила молитву, Оэй наконец решилась поднять глаза, и вдруг ей показалось, что Мария Каннон растянула губы в улыбке. Оэй, сдавленно вскрикнув от страха, снова прильнула к бабушкиным коленям. Та же, напротив, выглядела довольной, и, ласково погладив внучку по спине, несколько раз повторила:
– Ну же, пойдём домой. Госпожа Мария вняла молитвам бабушки.
Наутро, словно молитвы и впрямь были услышаны, у Мосаку спал жар, и он, до того пребывавший в забытьи, стал приходить в сознание. Радость бабушки трудно описать словами. Мать Инами говорила, что никогда не забудет, как бабушка смеялась и плакала одновременно. Увидев, что внук заснул, старушка, измученная неустанными заботами о больном мальчике, решив и себе тоже дать отдых, велела приготовить ей постель в соседней комнате, хотя обычно ложилась у себя спальне.
Оэй тем временем устроилась у изголовья бабушкиной постели играть в камешки. Бабушка после бессонных ночей уснула как убитая, едва коснувшись головой подушки. Примерно через час пожилая служанка, приглядывавшая за Мосаку, вдруг приоткрыла раздвижную
