Она прошла уже мили три-четыре, когда вдали за деревьями замелькал вдруг желанный огонек, предвещающий путнику кров и отдых. Он был так мал, что пришелец из чужих краев мог бы подумать, не злоумышленник ли зажег его, но Грейс именно к нему и стремилась. Она пошла быстрее, и скоро стали различимы за деревьями контуры какого-то строения.

Это была лесная хижина под четырехскатной крышей с трубой посредине. В прежние времена, когда древесный уголь был единственным топливом в этих краях, она служила приютом угольщикам. Ее окружал небольшой огороженный дворик, затененный деревьями, где по этой причине не росли ни цветы, ни овощи. Грейс подошла к окну, в котором светился огонек (ставни еще не были закрыты), и заглянула внутрь.

В хижине была всего одна комната, служившая одновременно кухней, гостиной и спальней. Земляной – точнее, посыпанный песком – пол был неровный, весь в выбоинах от долголетней службы, так что немудреная мебель стояла вкривь и вкось, а стол был покатый, как ученическая парта. В очаге горел огонь, над которым запекалась подвешенная на шнурке тушка большого кролика. Уинтерборн стоял перед очагом, опершись рукой на полку и глядя на жарившуюся дичь. Он сосредоточился на какой-то мысли, но по выражению его лица трудно было сказать на какой; одно было ясно: мысли его далеко отсюда. Грейс подумала, что Джайлс изменился со времени их последней встречи. Лицо у него сильно осунулось, но Грейс в неярком свете очага не заметила этого.

Грейс вздохнула с облегчением, достигнув места, куда стремилась, подошла к двери и тихонько постучала.

Уинтерборн, привыкший к шорохам леса, стуку дятла и голосам лесных зверушек, не обратил внимания на легкий звук за дверью, и Грейс постучала еще раз. На сей раз он услышал и открыл дверь.

Когда свет из комнаты озарил ее лицо, он от неожиданности стоял секунду точно громом пораженный, потом, едва понимая, что делает, переступил порог и взял обе ее руки в свои, а сердце его замирало от изумления, радости, тревоги и печали. С Грейс творилось то же самое; даже сегодняшнее потрясение не могло заслонить радости свидания с Уинтерборном.

Так они стояли. Ручьи слез катились по их лицам, белым как мел, от горького, щемящего душу восторга, пока наконец Джайлс не прошептал:

– Входи.

– Нет-нет, Джайлс! – поспешно запротестовала она, отступая от двери. – Я шла мимо… и решила поговорить с тобой. Но я не войду в дом. Ты не мог бы проводить меня? А то мне страшно. Я хочу окольным путем дойти до Шертона, а оттуда в Эксбери. Там живет моя школьная подруга. Но одной мне страшно идти в Шертон. Не можешь ли ты проводить меня немного? Не осуждай меня, Джайлс, и не обижайся! Мне ничего не оставалось, как прийти к тебе, потому что мне ведь не к кому больше обратиться за помощью. Три месяца назад ты был моим возлюбленным, теперь ты только мой друг. Закон встал между нами и наложил запрет на то, что было нашей мечтой. Ей не суждено сбыться. Но мы ведь можем вести себя достойно, и ты на один коротенький час станешь моим защитником. У меня нет больше никого…

Грейс не в силах была произнести больше ни слова. Зажав ладонью глаза, чтобы сдержать слезы, она беззвучно плакала: ни всхлипываний, ни рыданий не вырывалось из ее груди. Уинтерборн взял другую ее руку в свои и ласково спросил:

– Что случилось?

– Он вернулся.

Наступила могильная тишина. Наконец Уинтерборн проговорил:

– Ты хочешь, Грейс, чтобы я помог тебе бежать?

– Да, – ответила она. – Когда дело справедливо, условности не имеют значения. Я решила, что я могу довериться только тебе.

Уинтерборн понял из этих слов, что Грейс так и не узнала о его предательстве, если можно так назвать то сладостное злодеяние, которое он совершил в один из первых дней лета, ставший последним днем их любви; полный раскаяния, Джайлс искал случая загладить вину, и вот теперь случай такой представился.

– Идем, – сказал он. – Я только зажгу фонарь.

Он потянулся за фонарем, висевшим на вбитом в стену гвозде; рука его дрожала, но Грейс не заметила этого: ей и в голову не пришло, что выполнение ее просьбы угрожает здоровью Джайлса, который еще не совсем поправился для подобных подвигов самопожертвования.

Фонарь засветили, и Грейс с Уинтерборном отправились в путь.

Глава XLI

Первую сотню ярдов они проделали под сомкнутыми неподвижными кронами, в чьих маковках уже шуршали первые капли дождя. Когда они вышли на просеку, дождь лил уже вовсю.

– Как неприятно! – сказала Грейс, силясь улыбнуться, чтобы скрыть охватившее ее беспокойство.

Уинтерборн остановился.

– Грейс, – сказал он, сохраняя сугубо деловой тон, что ему плохо удавалось, – ты не должна идти сегодня в Шертон.

– Но это необходимо.

– Почему? Это ведь девять миль отсюда.

– В самом деле, почему? – после недолгого молчания проговорила Грейс. – Что такое для меня моя репутация?

– Послушай, а ты не можешь… вернуться к твоему…

– Нет-нет-нет! Не заставляй и ты меня возвращаться, – воскликнула Грейс так горестно, что у Уинтерборна сжалось сердце.

– Тогда идем обратно.

Они медленно пошли к хижине, опять остановились на пороге, и Уинтерборн решительно заявил:

– Этот дом теперь твой. У меня есть поблизости уютный уголок, где я прекрасно устроюсь на время.

Лицо Грейс опечалилось.

– О, – прошептала она, поняв, что предлагает Уинтерборн. – Что я наделала!

Из двери потянуло горелым, и Уинтерборн заглянул в окно. Молодой кролик, его недельный запас еды, начал обугливаться.

– Иди, пожалуйста, в дом, – сказал он Грейс, – и сними кролика с огня. Потом занимайся чем хочешь. Я ухожу. В доме ты найдешь все необходимое.

– Но, Джайлс, как же твой ужин! – воскликнула Грейс. – Лучше я пойду в твой уютный уголок. Мне ведь только до утра.

Уинтерборн покачал головой:

– Говорю тебе, иди в дом: еще простудишься, – в тебе чуть душа держится. А ужин подашь мне через окно, если у тебя хватит сил что-нибудь приготовить. Я подожду.

Он легонько подтолкнул ее к двери и вздохнул с облегчением, увидев, что она присела на край его постели. Не переступая порога, он затворил за ней дверь и повернул ключ в замке, затем постучал в окно. Грейс приоткрыла раму, и он протянул ей ключ.

– Дом твой заперт, – сказал он. – И ты в нем хозяйка.

Угнетенная своими заботами, Грейс, однако, не могла не улыбнуться такой необыкновенной деликатности